Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Но этого не случилось. В доме все стихло, и Акитада вернулся в постель. Только к утру он наконец уснул.

Утром, одевшись, он поспешил разыскать сестру. Изможденная и усталая, она встретила его на пороге своей комнаты.

— Как матушка? — спросил Акитада. — Я слышал ночью какую-то беготню.

— У нее снова было кровотечение. На этот раз еще более сильное. Потом она все-таки уснула. — Ёсико устало прикрыла рукой глаза, под которыми темнели круги. — Во всяком случае, мне так показалось. Знаешь, я никогда не могу понять, спит она или просто так слаба, что не может шевелиться.

— Ты устала. Хочешь, я пойду посижу с ней сегодня? Ёсико с благодарностью посмотрела на него.

— Если можешь. Всего несколько часов, а то я ночью совсем не спала. Только не буди ее.

В коридоре перед дверью матушки пятеро или шестеро монахов сидели с закрытыми глазами в рядок, беспрерывно шевеля губами и перебирая бусинки четок.

Перешагнув через них, Акитада открыл дверь. Они, не поднимая глаз, не переставали бубнить.

Матушкина комната была погружена в полумрак, в воздухе стоял тяжкий дух крови и мочи. Во всех углах мерцали угольки жаровен. Сидевшая у изголовья матушки служанка подняла на Акитаду удивленные глаза, но госпожа Сугавара оставалась бездвижной. Она лежала на спине, скрестив руки на животе, ее впалые глаза были закрыты, нос и подбородок обострились, отчего лицо перестало напоминать человеческое и больше походило на череп.

Акитада осторожно опустился на пол рядом со служанкой и прошептал:

— Я побуду здесь какое-то время. Как она?

— Ночью ей было хуже, — так же шепотом ответила женщина. — Но теперь она спит. Уже час или около того.

— Хорошо.

Акитада приготовился к долгому бдению, но матушка вдруг открыла глаза и устремила их на сына.

— Матушка! — осторожно позвал он и, не услышав отклика, попробовал снова: — Как вы себя чувствуете?

— Где мой внук? — Голос прозвучал на удивление громко и резко в этой тишине. — Ты привел мне внука?

— Пока нет. Они еще в пути и скоро приедут. Через… — Он осекся на полуслове, увидев, как ее лицо в считанные мгновения исказила ярость.

— Убирайся вон! — крикнула она, задыхаясь. — Убирайся из моей комнаты и оставь меня одну! — Этот сдавленный крик перешел в приступ кашля. — Я даже умереть спокойно не могу… потому что ты постоянно врываешься сюда… Пропади ты пропадом… со своими… — Она вдруг приподнялась на постели, тыча в него скрюченным костлявым пальцем и сверкая полными ненависти глазами. Но она не успела больше ничего выкрикнуть. Черные сгустки крови хлынули у нее изо рта прямо на постель, и она, задыхаясь и захлебываясь, безвольно откинулась назад.

Акитада в ужасе вскочил на ноги и теперь стоял, беспомощно наблюдая за тем, как служанка хлопотала, вытирая кровь и придерживая захлебывающуюся в кашле матушку.

— Нужен лекарь. — сказал Акитада. — Я схожу за ним. Где он живет?

— Не надо, господин. Лекарь тут не поможет. Это скоро само пройдет, — поспешила остановить его служанка. — Только вам сейчас лучше уйти. Она расстраивается, когда видит вас.

Акитада бросился прочь из комнаты, на бегу споткнувшись об одного из монахов за дверью. Тот что-то проворчал, и Акитада на ходу торопливо извинился.

В комнате его ждал завтрак. Только взглянув на него, он тут же помчался на веранду, и его вырвало в кусты.

Почувствовав себя немного лучше, он вернулся к себе в комнату, оделся и ушел из дому.

На улице было все так же пасмурно и промозгло. Колючие порывы ветра то и дело поднимали в воздух сухую листву. Деревья по большей части совсем оголились. Самое время для смерти, мрачно подумал Акитада, ежась от холода.

На примирение с матушкой он больше не надеялся. Ее злобу и ненависть к нему приходилось принимать как должное. По-видимому, они таились все эти годы за маской приличия. Теперь же, на пороге смерти, когда ей стало безразлично чье-либо, а особенно его, мнение, она словно кровью, истекала этой своей накопившейся за всю жизнь горечью. По крайней мере это хотя бы освободит его от дальнейшей необходимости навещать ее.

Впрочем, это решение не принесло ему покоя. Матушкины слова проникли к нему под кожу, словно яд, и впервые в жизни он пожелал ей смерти. В сущности, он даже надеялся, что она умрет скоро, до приезда его семьи — ему совсем не хотелось, чтобы она отравила еще жизнь Тамако и их обожаемого малыша. Ему невыносима была мысль, что эти костлявые руки будут касаться маленького Ёри, что сморщенные, пропитанные до ялом ненависти губы будут целовать нежные розовые щечки его сына. Горький протест, поднимавшийся в его душе, был подобен пробуждающемуся дракону. Да как смеет матушка разрушать покой и счастье, которые он наконец обрел, покинув отчий дом? В отчаянии сжимая кулаки, он жалел, что вообще вернулся. Ну уж нет, теперь, когда он здесь, он не позволит ей испортить будущее ему и его семье.

Так, бесцельно бредя, он дошел до какой-то улицы в неизвестном ему квартале и остановился перед высокими воротами в святилище. Обычно вокруг таких синтоистских [8]молелен было людно, но сегодня, по-видимому, из-за непогоды, здесь парила пустота. Величественная уединенность этого места произвела на Акитаду сильное впечатление, ворота, казалось, так и манили его. Словно зачарованный, он вошел.

Ступив за ворота, он очутился в мире тишины и безмолвия. Густой ковер из листьев под ногами приглушал шаги, а звуки человеческих голосов и скрип телег на дороге словно остались далеко позади. Где-то чирикала птичка. Завернув за угол, Акитада увидел каменный бассейн. На его краю, трепеша крылышками, сидел воробей. Акитада подождал, когда он напьется и улетит, потом подошел и зачерпнул немного воды бамбуковым ковшом, лежавшим рядом. Прополоскав рот, он выплюнул воду на землю, потом вымыл руки. Прохладная и свежая вода словно очистила его душу, и уже с легким сердцем он приблизился к святилищу. Над входом покачивались на ветру привязанные за веревки священные свитки — они словно шептали слова молитв, начертанных на них рукой тех, кто пришел сюда поклониться до него. Акитада не принес такого свитка и сейчас вдруг пожалел об этом.

Перед дверью в молельню он низко поклонился. Сладковатый запах фруктов и рисового вина в чашах для даров смешивался с ароматом благовоний. Акитада всматривался в сумрачное пространство впереди. Здесь не было никаких священных изображений, только огромный резной ларец посреди комнаты на столе. В нем, по-видимому, покоился дух какого-то местного божества. Акитада уже собирался повернуться и уйти, когда плеча его коснулась толстая соломенная веревка, свисавшая с карниза. Она предназначалась для битья в колокол, которым пользовались паломники, когда хотели донести свои просьбы до божества.

Акитада замешкался, потом снова повернулся лицом к святилищу, трижды хлопнул в ладоши, мысленно сосредоточился и дернул за веревку. Где-то под сводами здания звякнул колокол. Акитада снова поклонился, постоял еще немного и вышел.

Этот древний ритуал был знаком ему с раннего детства. Теперь на сердце у него странным образом полегчало, словно это простенькое священное действо помогло ему изгнать из души всех демонов и расчистить путь в будущее. Он был благодарен божеству, обитавшему в этом святилище.

В доме, наводненном проклятиями умирающей матери, он терял всякую ясность мысли, но сейчас он понял, что должен повернуться спиной к прошлому, символом которого стала его умирающая мать, и позаботиться о будушем. Сестры отчаянно нуждались в его помощи. У него щемило сердце при мысли о Ёсико, давно уже не той веселой девчушке, а сильно изменившейся молодой женщине, печальной и грустной, забывшей о том, что такое улыбка. Он обязательно найдет ей достойного жениха, как только вернется к работе. Кого-нибудь, с кем она вспомнит, что такое смех.

А вот у Акико, наоборот, неприятности из-за мужа. Акитада не смог в свое время повлиять на ее решение вступить в этот брак, которым сама она, судя по всему, была довольна. Интересно, осталась бы она при таком же мнении, если бы знала, в какую беду попал Тосикагэ?

вернуться

8

Синтоизм — древняя японская религия. «Синто» — «путь богов».

19
{"b":"161578","o":1}