Она ничего не ела, боясь неловким обращением со столовыми приборами поставить себя в еще худшее положение.

Ни одна, даже самая жестокая пытка, не может длиться вечно, — только эта спасительная мысль помогла Тане выдержать эту экзекуцию, до конца. У нее даже хватило сил вместе с Марселем и старым бароном спуститься с крыльца, попрощаться со своими мучителями и выслушать, кивая головой и вымученно улыбаясь, совершенно непонятные ей любезности, явившиеся прощальными аккордами камерной музыкальной пьесы под названием «визит друзей после долгой разлуки».

Едва черный роллс-ройс успел выехать за ворота частного владения баронов де Бовиль, его пассажиры дали волю давно сдерживаемому гомерическому хохоту. Постепенно он достиг слишком высоких нот, в нем появилось что-то истерическое; молча переглянувшись, они постепенно приумолкли. Легкое чувство неловкости помешало им перейти к обсуждению деталей только что сделанного визита, казалось, они осознали себя по-настоящему непрошеными гостями-разрушителями.

Роже и его спутники в глубине души завидовали Марселю, несмотря на то, что ему пришлось пережить. Они сами мало изменились, хотя прошедшая война и оккупация коснулась и их; Марсель же казался им гораздо старше, чем они сами, опытнее и решительнее их. Они понимали, что именно это позволило ему взять на себя ответственность за то необычное беспомощное существо, которое находилось теперь рядом с ним.

Отсмеявшись, две тридцатилетние дамы — приятельницы сидевших рядом с ними мужчин, начинали отдавать себе отчет в том, что не прочь были бы оказаться на месте неуклюжей русской девчонки, — Марсель был очень притягателен своей мужественной зрелой красотой. В то же время обе прекрасно понимали, что умение правильно пользоваться ножом и вилкой и вставлять приличествующие случаю реплики в легкий светский треп — дело наживное, чего никак не скажешь о молодости, естественности и ярком своеобразии, в которых никак нельзя было отказать дикарке.

Едва тяжелая парадная дверь захлопнулась за гостями, обессилевшая Таня поднялась к себе и рухнула в постель.

Вошедший следом за нею Марсель нашел ее в слезах.

— Они смеялись надо Мной? — едва разобрал он сквозь прерывистые всхлипывания.

— Господи, ну какая же ты у меня дурочка! — Марсель гладил ее по голове, другой рукой пытаясь развернуть ее к себе лицом. — Ну конечно же, нет! Что за чушь лезет тебе в голову?

— В таком случае, они издевались над тобою! Ведь это именно ты связался с неотесанной идиоткой!

Теперь Таня прямо смотрела ему в глаза, пытаясь прочесть в них правду.

Марсель не отводил от нее взгляда, но и не мог найти достаточно убедительных слов, которые вернули бы ей спокойствие и позволили проще смотреть на вещи. Поэтому он просто наклонился к ней и поцеловал, пытаясь таким образом внушить ей сознание того, что все в этой жизни — мелочи, покуда они вместе и любят друг друга.

Он не знал, каким образом объяснить, что на самом деле представляют собой эти одновременно развязные и неприступные мужчины и женщины, составлявшие высшее общество французской столицы. Для этого ему пришлось бы очень подробно рассказывать о каждом из них, — а это слишком сильно отдавало бы злословием. Марсель просто не представлял себя в роли сплетника, равно как и Таню в качестве благодарной слушательницы подобных россказней. Он решил, что со временем она все поймет сама, и предоставил все свободному течению времени.

По проторенной дорожке в замок Бовилей потянулись бесчисленные посетители. Возвращение Марселя стало настоящим гвоздем весеннего сезона. Всем было безумно любопытно собственными глазами увидеть русское диво, о котором по Парижу гуляли самые противоречивые, иногда взаимоисключающие, слухи. Всеобщий энтузиазм подогревали и обстоятельства совместной жизни этой четы. Если бы Марсель позволил себе содержать хоть пять любовниц, снимая для них квартиры в разных концах Парижа, это нисколько не удивило бы людей из общества, однако то, что Таня жила в его родовом доме, вместе с его отцом, при полном отсутствии официального статуса их отношений, казалось до такой степени экстравагантным, что даже не воспринималось в качестве чего-то неприличного.

Старый барон молча наблюдал за развитием событий. Он никогда не вмешивался в личные дела своего, давно выросшего, сына, но сейчас, анализируя сложившуюся ситуацию и прекрасно зная повадки светского общества, он задумался вовсе не о семейном достоинстве, а о репутации Тани, за которую они оба — и он, и его сын — несли полную и безусловную ответственность.

Если раньше, когда они вели уединенный образ жизни, мысль о формальностях просто никому не приходила в голову, то теперь положение стало совершенно иным. И в один прекрасный день старый барон пригласил Марселя к себе в кабинет, как это бывало в детстве, когда им было о чем поговорить. Вся разница состояла только в том, что вместо чашки горячего шоколада Марселю была предложена рюмка коньяка, чему он невольно улыбнулся.

Через пятнадцать минут Марсель нажал на кнопку звонка и попросил явившуюся горничную срочно пригласить в кабинет старого барона Таню, уже который час подряд читавшую у себя наверху. Как только несколько удивленная девушка появилась на пороге, Марсель театрально опустился на одно колено и галантно поклонился ей, подобно средневековому шевалье.

— Многоуважаемая сударыня, позвольте предложить вам руку и сердце бедного рыцаря! Надеюсь, природное жестокосердие не помешает вам принять столь заманчивое предложение?

В глазах Марселя плясали золотые искорки. Оторопевшая Таня молчала, и Марсель вдруг сделался серьезным и растерянно-испуганным. Таня обернулась и встретилась взглядом со старым бароном, смотревшим на нее с отеческой лаской. Она вдруг все поняла; ее захлестнула теплая и мощная волна счастья, бросившая ее на колени рядом с Марселем. Они сидели на полу, тесно прижавшись друг к другу. Старый барон отвернулся, скрывая выступившие на глазах слезы; горничная всплеснула руками и выскочила из комнаты, чтобы через минуту вернуться с подносом, на котором возвышалась бутылка шампанского и три хрустальных бокала.

Визиты друзей и знакомых продолжались по нарастающей.

Как Таня ни старалась, она никак не могла к ним привыкнуть, смущалась до слез, пыталась сделаться незаметной, молчала, выбирала самый укромный уголок. Пришла пора делать ответные визиты. Таня наотрез отказалась сопровождать Марселя на почти ежедневные коктейли, обеды, вернисажи, приемы и ужины. Ей казалось, что дома и стены помогают, и если ей было так скверно, когда им приходилось принимать у себя, то как же она смогла бы перенести все эти торжественные мероприятия, о которых она с замиранием сердца и восхищением читала в романах Бальзака?

Теперь, когда Марселю приходилось выполнять за двоих светские обязанности, Таня частенько оставалась одна, особенно в тех случаях, когда старый барон тоже бывал чем-нибудь занят.

В самые первые дни ее пребывания в доме Бовилей, Марсель как-то привел ее в бывшую детскую, где еще хранились его мальчишеские сокровища. Самым главным из них был фотоаппарат. Марсель с таким увлечением рассказывал ей о своей юношеской страсти к фотографированию, что невольно заразил своей любовью к этой сложной игрушке и Таню, тут же попросившую его научить ею пользоваться. На следующий день из Парижа были доставлены многочисленные принадлежности, необходимые для проявки снимков и их печатания. Таня без труда разобралась в довольно сложной конструкции и принялась изводить десятки метров пленки, сначала хаотично, потом, особенно после нескольких дней, проведенных вместе с Марселем в Лувре, более осмысленно, пытаясь найти интересный сюжет, ракурс, удачно и неожиданно закомпоновать кадр. Бродя по залам музея, она была очарована разнообразием и неповторимостью великих полотен, гармония которых создавала иллюзию легкости их создания. Таня начала иначе зрительно воспринимать мир и, бесконечно сожалея о собственном бессилии запечатлеть в цвете свои ощущения, пыталась компенсировать эту неспособность при помощи фотоаппарата. Вечерами Марсель с интересом рассматривал отпечатанные снимки, поражаясь тому, что Таня явно видела мир не так, как он сам. Она заново открывала ему красоту привычных мест, которую он давно перестал замечать.