Врач ополчился на дерево, словно Дон Кихот на несчастную ветряную мельницу. Алкоголь в крови подсказывал, что нужно сразиться с баобабом, изрубить его в щепки, а потом искурить, как тосканскую сигару. Пока он раздумывал, как осуществить это наилучшим образом, появилась сестра Манлио и Умберты, двадцатидвухлетняя Беатриче. Легко ступая на своих двадцатисантиметровых платформах, в крошечном купальнике золотистого цвета, она казалась восточной богиней. К груди она прижимала петуха по кличке Джильберто с разноцветным гребешком, мощными ногами и готовыми к атаке копями. С ним Беатриче была неразлучна. Она разговаривала с ним, обожала, как родного сына, и укладывала спать в свою постель.

Опершись о ствол баобаба, врач попытался принять позу плейбоя, но кора дерева показалась ему панцирем какой-то мерзкой твари. Он с отвращением отдернул руку и, пошатнувшись, едва не рухнул на землю. Беатриче улыбнулась врачу чарующей улыбкой. Ее пупок, казалось, подмигивал, к нему сходились все линии ее прекрасного тела. Весело посмотрев на Серристори, она усмехнулась:

— Ну, как вам наш баобаб, доктор? Нешуточный размерчик!

Криво улыбнувшись, Серристори готов был ответить девушке в тон, но сдержался, чтобы не показаться вульгарным, и продолжал стоять молча. Ну и девка эта Беатриче! Она так виляла задом, что даже неотступно следовавшая за ней по гравию садовой дорожки тень казалась соблазнительной, вибрация каждого ее шага отдавалась у него в брюках. Он попытался сказать хоть что-то, но вино окончательно обездвижило язык. Неожиданно почувствовав слабость, доктор снова чуть не упал, но не стал на этот раз опираться о баобаб. Чертыхаясь и пошатываясь, он побрел к своей машине.

На террасе горничная вывешивала сушиться белые простыни. Под глицинией Манлио, пригубливая мелкими глоточками кофе, листал «Ла Национе». Петух Джильберто что-то клевал в свежей траве под баобабом, а Беатриче решила позагорать. Ритуал намазывания кремом «Нивея» она уже давно превратила в аттракцион, в настоящие американские горки из изгибаний, откровенных наклонов, танцев с кинжалом или покрывалами. Спрятавшись за цветами или в кустах самшита, слуги жадно пожирали ее глазами. Их грязные мысли как будто стекали по ее телу. Эта игра оставалась их тайной, никто ни разу не нарушил молчаливое соглашение, никто не осмелился претендовать на что-то большее.

А ей нравилось выставлять себя напоказ. Еще в детстве она всегда первой читала стихи на Рождество, пела и, еще совсем крошкой — демонстрировала свои наряды, стараясь затмить остальных. Когда взгляды были обращены на нее, она испытывала чувство потаенного возбуждения, счастье как будто впрыскивалось в ее кровь. Эта зависимость была сродни наркотической.

Еще подростком она изучала свое тело перед зеркалом, распахнув окна, подставляла его солнечным лучам, давая им стекать по лобку, и представляла, что в этот момент кто-то на нее смотрит. Как-то на закате, обдуваемая легким ветерком, который доносил ароматы сада, Беатриче, полностью обнаженная, самозабвенно раскачивалась на балконе. Садовник Альфонсо, опершись на руль велосипеда, так и застыл под ее балконом. Тогда она поняла, что ее тело — фантастическое оружие, которое можно в свое удовольствие использовать на мужчинах или против мужчин.

Беатриче сняла бюстгальтер. Ее грудь несколько месяцев назад снова стала третьего размера, меньше и более совершенной формы, а прежде она доходила даже до шестого. Грудь она меняла по настроению, создавая массу забот своему пластическому хирургу. В свое время, кстати, она переделала себе нос, скулы и бедра. Она ваяла свое тело, как скульптуру.

Беатриче открыла кран. Под струями воды она казалась настоящей нимфой. На баобаб дохнуло свежестью, эта девочка ему явно нравилась.

Прошло десять дней со дня появления баобаба. Чудесный великан, казалось, приходил в себя, начинал покрываться свежей листвой. Каждый день Умберта устраивалась в его тени, искала на нем следы сенегальского солнца, разглядывала листья, стараясь запечатлеть их очертания в памяти, пыталась определить составляющие его запаха. От него веяло дикой первобытной мощью, и Умберта прижималась к его грубой коре, чтобы пропитаться ею.

На ее детских рисунках посреди голубых лесов, рядом с домиком феи, в поле гиацинтов всегда был баобаб. Эту картинку она перерисовала из какой-то старой книги. И теперь, когда великан стоял перед ней, она испытывала сильнейшее волнение.

Альфонсо подкатил на своем велосипеде к баобабу, объехал несколько раз вокруг дерева со свойственным тосканским крестьянам выражением всеведения на лице. В последнее время они с Умбертой достаточно резко пикировались и таили друг на друга обиду. Садовник уже давно высказался против идеи пересадить баобаб в столь далеком от Сенегала месте. Он знал Умберту с самого рождения, именно он и научил ее любить растения, поэтому ей приходилось мириться с некоторой фамильярностью старого садовника.

— Дерево не перенесет зимних холодов. Это был глупый каприз, и только!

Его слова обожгли сердце Умберты, но она сделала вид, что не расслышала. Садовник продолжал наматывать круги, пытаясь найти какое-нибудь фактическое подтверждение своей мысли.

Умберта краем глаза следила за ним, довольная, что баобаб все-таки оправился. Альфонсо тем временем остановился, слез с велосипеда и наклонился к корням дерева. Умберта последовала его примеру.

— Похоже на гриб, но я таких никогда не видал.

Корявым пальцем садовник разгреб мох, и на свет действительно появился гриб, с длинной тонкой желтоватой ножкой и усыпанной зелеными пятнышками шляпкой с голубыми прожилками. Альфонсо и Умберта вели себя как дети, нашедшие клад:

— Не будем его трогать, вдруг он ядовитый.

Через несколько минут вокруг гриба собралась целая толпа: слуги, повар, беременная Тициана, Беатриче в леопардовой юбочке. Манлио листал огромный старинный том «Грибной энциклопедии».

— Вот. «Stropharia cubensis, родом из Бразилии, но встречается и в Африке, — начал он менторским тоном, найдя подходящую картинку. — Священный гриб, используемый в магических обрядах. Вызывает зрительные и слуховые галлюцинации, а также пространственно-временные нарушения восприятия». Это гриб-галлюциноген. По всей видимости, споры гриба остались на корнях баобаба.

— Очень опасная и вредная штука, — заявил Альфонсо с озабоченным видом.

Манлио натянул резиновые перчатки, аккуратно сорвал гриб и положил его в пластиковый пакет. Остальные гуськом последовали за ним к топке, где сжигался мусор. Казалось, что по кипарисовой аллее движется похоронная процессия. Манлио Каробби остановился возле топки и торжественным жестом, выглядевшим еще театральнее благодаря нарочитой медленности движений, кинул наркотический гриб в огонь. Беатриче тут же бросилась к появившейся из топки струйке дыма и стала жадно вдыхать ее широко раскрытыми ноздрями. Затем она сделала вид, что наркотик подействовал, и как сумасшедшая побежала прочь. Все восприняли это спокойно. Так проявлялось ее обычное стремление быть центром внимания, темперамент прирожденной актрисы.

Кто себя действительно чувствовал странно, так это петух Джильберто, который весь вечер клевал этот маленький цветной гриб. Хищный взгляд петуха смягчился и сделался почти нежным. Джильберто удобно устроился на баобабе и задремал. Светила полная луна, стояла майская ночь, в траве ползали светлячки. Вилла Каробби казалась петуху еще таинственней, чем обычно. Джильберто окутали мистические флюиды, справиться с которыми петух был не в силах. Наркотик, содержавшийся в грибе, распахнул перед ним смысл бытия. На ум стали приходить вопросы, на которые не было ответов. Может ли в полнолуние петух поверить в Бога? В чем смысл жизни? Есть ли у петухов душа? Внезапно грибной яд отключил сознание, радужные разводы, похожие на расцветку его гребешка, взорвались в мозгу. Красно-желто-зеленый фейерверк прозвучал пронзительным аккордом. Джильберто превратился в мороженое с небывалым многогранным вкусом или в ястреба, пронзающего в полете радугу.