В пятницу я встретил Канториса в продовольственном магазине. Он подождал, когда мне взвесят муку, — для себя он покупал только леденцы.

На улице он сказал мне:

— Прошло всего пять дней, как я перестал ходить в школу, а я уже чувствую себя намного образованнее. Но ты же знаешь, это стоит страшно много денег. На счастье, я еще человек экономный и сумел кое-что сберечь.

Я спросил его:

— Так что ж тебе стоит денег? Он сказал:

— Как — что? Билеты в кино. Я каждый день хожу в «Звезду», там крутят фильмы с утра до вечера. Заплатишь за один билет, отсидишь все уроки.

Я сказал ему, что мы теперь решаем трехчленные уравнения.

Канторис засмеялся и сказал:

— Трехчленки в кино не демонстрируют, но естествознания хоть отбавляй! Я уже знаю, как из табака делать сигареты. И основы боксирования тоже знаю. И еще — как ловить китов.

Но тут меня позвала мама, потому что ей захотелось из муки испечь блинчики.

Канторис не пришел в школу и на следующий день.

Потом был вторник, а во вторник у нас физкультура. Учительница велела нам принести с собой коньки, и мы пошли на каток заниматься фигурным катанием.

И только мы вступили на ледяное поле, как я увидел, что Канторис тоже заочно занимается физкультурой — он был на катке. Только занимался-то он скоростным бегом. Почему-то все бежали от него, а один человек бежал за ним. Но у того не было коньков, и он не мог Канториса схватить, хотя и был директором катка.

Канторис вовремя заметил нас, еще издалека, и сумел спастись от директора, затерявшись среди нас. Но от директора-то он спасся, а вот от учительницы — нет. Он, может быть, спасся бы и от неё, потому что у него «норвеги», но в этой спешке он допустил тактическую ошибку, позабыв о том, что это была наша собственная учительница. Так он и попал в западню: с одной стороны — барьер, а с другой — учительница.

Пришлось ему сдаться. Ничего другого не оставалось, раз уж был пойман за ухо.

Со среды он уже больше не учится заочно. Учится нормально — и в результате ходит в школу.

Но тройку по дисциплине он все-таки получил.

Во время перемены он нам поведал:

— Да я и без того уж хотел вернуться в школу, потому что у меня кончились деньги. Заочное обучение не для ребят. Не знаю, как устраиваются взрослые, но для ребят оно явно не годится.

Мы смеялись над ним, потому что моя мама уже давно учится заочно. И отец у Миши тоже. И мы-то уж знаем, что взрослые учатся совсем не в кино, а в нормальной школе, только вечером, когда школьники уже спят.

Потом Канторис еще сказал:

— А пусть будет тройка, мне не страшно.

Сказать-то он сказал, но это была неправда.

Потому что, когда во время арифметики учитель повернулся к нам спиной, никто больше языка не высовывал и не подсказывал, а Канторис все-таки в школе был. Мы это видели собственными глазами.

Вот и стало ясно, что тройка-то ему неприятна.

А также, наверно, стало жаль денег, которые он зря выбросил на заочное обучение.

Поближе к Новому году мы договорились с Мишей Юраном вместе украшать елки: сначала у них, а потом у нас. Мы ведь дома самые старшие, и наша обязанность — доставлять маленьким детям радость.

У Юранов мы заперлись с Мишей и комнате и принялись за работу. В углу стояла елка, а на столе — две коробки. В одной были конфеты, а в другой — шоколадный набор.

— Тебе не кажется, — спросил Миша, — что наша елка для этих двух коробок велика?

Мне показалось, что она действительно велика. Взяли мы тогда пилу и укоротили елку на три четверти метра.

— Ну видишь, — обрадовался Миша, — так куда лучше! Теперь, пожалуй, можно попробовать набор: свежий шоколад или лежалый? Знаешь что? Давай возьмем по одной рыбке.

Взяли мы себе по рыбке, а потом еще по четыре конфетки.

— Знаешь что? — сказал Миша. — Теперь ты съешь часы, а я попробую сапог, чтобы не слишком перегружать елку.

Потом я взял себе сапог, а Миша — часы. Мы ведь с ним во всем должны быть равны.

— Ну, я думаю, — сказал Миша, — теперь будет как раз.

К делу мы подошли по-научному: пересчитали шоколад и конфеты, а потом Миша сосчитал ветки — надо же знать, сколько на каждую вешать. У Миши пятерка по математике, и с помощью деления он высчитал, что на каждую ветку войдет по три штуки и девять у нас еще останется.

Эти девять штук мы сразу же съели, чтоб случайно не ошибиться.

Но потом Миша подумал, что по три штучки на ветку, пожалуй, маловато.

И мне казалось, что будет маловато, уж очень длинны были ветки. Раньше мы этого не заметили. Тогда мы взяли пилу и отпилили еще полметра.

Потом Миша взял себе рака, а я — звезду. И, когда мы все снова пересчитали — и шоколад, и конфеты, и ветки, — сложили и разделили, нам показалось, что елка будет украшена слишком густо! Луна была только одна, и поэтому мы разделили ее пополам. Потом мы так же разделили солнышко и часть конфет.

Но, наверно, мы где-нибудь допустили ошибку: когда мы стали вешать, то на каждую ветку оставалось почему-то только по две штучки.

Мише это не понравилось, и он сказал:

— Не знаю, как теперь быть. Что-то мне эта елка не правится. Конфет у нас много, но веток, оказывается, еще больше.

И тогда нам пришлось еще некоторые веточки отпилить. Потом мы закрепили елочку на подставке, на верхушку посадили звезду, а под нее повесили три конфетки: больше не вмещалось. Остальные мы разделили поровну.

— Такой елочки, — сказал Миша, — не будет ни у Гонзы, ни у Ежи, ни у кого из нашей школы! Ее можно поставить хоть куда, даже на шкаф. Мне она очень нравится.

Мне она тоже нравилась, но уже пора было идти домой. Во-первых, мне было пора, а во-вторых, постучалась Мишина мама — и нам сразу же пришлось открыть. Ей, видимо, елочка совсем не понравилась, потому что она всё вздыхала. Но скорее всего, у нее просто болела голова от плиты.

Потом она дала нам десять крон, и мы пошли покупать новую елку.

Елки нам уже не досталось, и мы купили сосну.

Потом мы снова украшали деревце, но уже не в комнате, а в кухне.

— Здесь вы у меня будете на глазах, озорники, — сказала Мишина мама.

Мы заворачивали в бумажки сахар и вешали его на дерево. Получилась противная густая, некрасивая «елка».

— Если бы не Новый год, — сказала Мишина мама, — я бы тебя измолотила, как рожь.

Новый год — самый хороший праздник, и все ребята любят Новый год.

— Ура! Ура! Ура! — кричал я 3 января, когда узнал от отца, что произошло ночью, и выбежал во двор.

Мама бросила мне вслед башмаки, потому что я выскочил босой, но я только перескочил через них, потому, что мне нельзя было возвращаться. Мне надо было скорее к Мише!

— Миша! Миша! Миша! — будил я друга. — Уже все в порядке: ракета для нас готова. Уже ее испытывают. Быстренько одевайся! Наша ракета полетела на Луну!

Миша вскочил в штаны и сказал:

— Не кричи! Давай потише! Надо подойти к делу научно. Времени мало, необходимо прежде всего выяснить, что и как.

Мы так и сделали, забрались на чердак, в свой мучной ларь и держали там совет до вечера, потому что мы хотели сами увидеть Луну и услышать, что и как хам разорвется.

Но Миша сказал:

— Ничего не разорвется, потому что Луна — это мир вечной тишины, и ничего здесь не услышишь, потому что там нет атмосферы. А раз нет атмосферы, не может быть, распространяющегося в атмосфере. Отец читал об этом в газетах.

Да мы и сами читали. Кто не знает, что Луна — это Мир вечной тишины!

— А если б там и не было мира вечной тишины, — им Миша, — все равно там очень много пыли, и ракета ляжет на нее, как на вату.

Я очень обрадовался, что с ракетой ничего не случится, потому что в глубине души боялся: а что, если она из полета не вернется? Ведь до Луны очень далеко, и никто никогда еще так далеко не летал. Тогда на чем же лететь нам, если она не вернется?