Ну и она о Варьке выразилась так:
— Блестящий имитатор!
Ее мало кто понял, Варька даже нос задрала, а Глинская усмехнулась. Потом я в словаре посмотрел и поразился точности ее характеристики. У Варьки проявляется свое «я» от противного, из самолюбия, а Глинская обо всем имела свое мнение.
Но с Варькой легко, я ее наизусть читаю, как букварь. Могу сразу предсказать — за что обидится, чему обрадуется…
Мы со Стрепетовым ее таскаем каждый вечер то в кино, то гулять, а потом пьем чай у нее, она нам варенье, которое начинает бродить, скармливает с согласия матери. Стрепетов ужасный сластена, как и я… И с каждым днем меня все больше тянет увидеть Марину Владимировну. Может быть, потому, что Варька у нее почти ежедневно бывает. Наверное, мне хочется, чтобы она пожалела о своих словах, поняла, что я не тряпка, умею добиваться поставленной цели…
Иногда встречаю наших ребят. Мамедов попал в авиационный, как Таис Московская и мечтала. Ланщиков и Стрепетов поступили на юрфак МГУ. Получил двойку за сочинение Саша Пушкин, презиравший синтаксис, завалила в МГУ последний экзамен Кострова. Чернышеву не приняли в мединститут по состоянию здоровья. А Цыганкову — в авиацию, потому что она девочка. Куров же — гроза девчонок, они умирали по нему с первого класса, я никогда не видел парня, которому бы они так отравляли жизнь, оказался еще боле несчастным, чем я. Поступал он в военную академию. И перепутал на нервной почве почему-то Гоголя и Толстого. В сочинении всюду, где надо было писать Гоголь, писал — Толстой. Это так ошеломило экзаменаторов, что ему не поставили двойку, а направили к врачу. Он решил произвести наилучшее впечатление и, пока сидел в очереди в поликлинике, стал читать стихи, громко и выразительно. Сбежались все девчонки — сестры, лаборантки, провели вне очереди в процедурную. Он объяснил, в чем дело, и ему выдали справку, что он с высокой температурой писал, да еще и анализы крови сделали скверные. В академии только глянули на его бумажки, тут же отчислили. Туда нужно стопроцентное здоровье. А у Курова первый разряд по лыжам и велосипеду.
— Вот до чего красота доводит! — сказала Варька ехидно, когда он явился, ища сочувствия.
Интересно, как дела у Антошки? Куда она поступила? Нет, я в нее не влюблен, но чем черт не шутит! Онегин потом по уши влип…
Ну вот я и побывал у Осы. Гора с плеч. Терпел, мучился, а потом — как в холодную воду, взял с собой Курова и пошел. Мы купили гвоздики, я спрятался за Курова, позвонили. Она открыла и так просияла, что я понял, какой был идиот. Мы сделали вид, что ничего не произошло, она не стала «выяснять отношений», только спросила:
— Ну как она, вольная жизнь, мальчики?
— Ничего, не жмет, — сказал Куров. — Я уже работенку подыскал.
— Где именно?
— А снабженцем в одно министерство зовут… Мы с Осой переглянулись.
— Почему именно тебя? — спросила Оса, улыбаясь.
— Расчет на обаяние! — солидно пояснил Куров. — Обычно во всех инстанциях сидят девицы, а со мной ни одна не справится, сразу лапки кверху… И все в ажуре…
Посмеялись, она стала поить нас чаем, я скромна сообщил и о своих делах, она помолчала, но я чувствовал, что она видит меня насквозь. Потом Куров тактично вспомнил об очередном свидании и смылся.
Мы продолжали пить чай.
— Очень злился на меня? — спросила она.
— Да порядком…
— Понимаешь, я не могла иначе, раз уж начала за тебя борьбу…
Я мотнул головой, до меня это дошло совсем недавно, ночью. Я вдруг в полусне увидел ее лицо. А ведь это обо мне она говорила на выпускном вечере, из-за меня мучилась?!
— Мне страшно было, что ты так и не поймешь.
Она в упор смотрела на меня, а я тщательно растирал колено. Я стеснялся почему-то долго на нее глядеть.
— Была, конечно, обида… Как кипятком вы меня тогда ошпарили, но и я у вас крови попил…
— Веселый разговор! — Она неожиданно рассмеялась, и только сейчас я вдруг понял, что детство кончилось, что школа позади.
— Я очень за тебя боюсь, — сказала она после паузы. — Ты способный, ты шутя добиваешься того, на что другие тратят уйму усилий. Не станешь ли ты из-за этой легкости поверхностным?
— Что же вы всерьез мне желаете неудач?
— Может быть, хотя бы одной осечки… — Она не улыбнулась, а у меня сжалось сердце.
— Наверное, я не права… А вдруг такие, как ты, не знающие никаких комплексов неполноценности, и вырастут добрыми, человечными?! Иногда во мне говорит мрачный опыт человека, достаточно битого жизнью, но стала ли я лучше от моего прошлого?!
Она засмеялась.
— Ладно, оставайся таким, какой есть!
Я приложил ладонь к виску.
— Есть, обязуюсь сохраниться без усушки и утруски.
Давно я ничего не записывал, не тянуло. Видно, мое бумагомарание — остаток младенчества, в институте на это нет времени, да и смешно. С моим ростом дневничок кропать?!
Но вчера были у Осы, «великое нашествие»! Приехала с Чукотки Костикова, Варька решила собрать наших, кого смогла обзвонила, «чтоб других посмотреть и себя показать, все-таки почти три года прошло…».
Осу решили не предупреждать, чтоб не тратилась, свалились как снег на голову. А они только из отпуска приехали, в холодильнике и петух не кукарекал, как моя мама любит говорить. Но мы притащили картошку, Костикова принесла какую-то северную вяленую рыбу, а я зеленый чай из Узбекистана. Гениальнее всего поступил Мамедов. Пошел с Куровым в ближайший ресторан и попросил нарезанный хлеб. Перед этими красавчиками официантки не устояли, вручили две бутылки шампанского, хлеб и несколько коробок конфет.
Все шумели, смеялись, а я разглядывал Костикову, удивляясь, как эта девчонка изменилась. Она стриглась, как и раньше, коротко, но лицо ее стало красноватым, круглым и очень взрослым, нос явно уменьшился.
— Я поступила в народный театр, — говорила кому-то Комова своим бархатным голосом, — у нас руководительница — йог, часами может на голове стоять и нас учит…
— Новый способ поумнеть? — спросил какой-то незнакомый парень, и только потом я понял, что это Петриков. Ну совершенно другой человек. Пострижен нормально, одет в костюм темный, я тут же стал высматривать Лужину и даже присвистнул, когда она из кухни вошла. Красивая, аж жуть.
Но с Петряковым у них, кажется, черепки врозь, он даже в ее сторону не смотрел.
Костикова допивала свое шампанское с таким видом, точно она никуда не уезжала.
— Ты надолго? Когда обратно? Кем работаешь? Где была? Там хорошие заработки? Замуж не вышла? Плавать не пришлось? — За столом все сразу загалдели, но Костикова была совершенно невозмутима. Она смотрела на нас чуть иронически, потом сказала:
— Приехала учиться. Буду поступать в институт.
Единственная наша путешественница?!
— В какой институт? — спросила Чагова, она очень поправилась, и ей можно было дать лет тридцать. Хочешь — в медицинский, я тебя могу связать с толковыми репетиторами…
Костикова хмыкнула. С трудом мы выцарапали, что она исколесила весь Север, была проводником товарных поездов, плавала дневальной на ледоколе, работала на плавбазе. И там «заболела» рыбой.
— Вы даже не представляете, какие теперь способы лова! Скоро рыбы совсем не будет, а кто из-за этого пострадает? Наши дети даже не знают, что такое рыба. Одно всех волнует — план, давай план, от него и заработок…
— Стоит так переживать из-за рыбы-вульгарис! — сказал снисходительно Мамедов. Он выглядел значительно взрослее меня, и голос стал барственный, как у некоторых актеров, он в институте пошел по профсоюзной линии.
— Но надо же за что-то бороться! — Костикова сразу потеряла свою умудренность. Я вспомнил, как они призывала всех уехать из Москвы искать судьбу…
Чагова и Лужина смотрели на нее с усмешкой. Куров иронически, только Оса прищурилась, точно сравнивая нас и ее…
Костикова вздохнула, она больше не спорила.
