— Куда я их возьму? — Я обалдел.

— Школу будут ремонтировать, Кирюша сказала, чтоб на лето домой забрать, а я не могу, мы уезжаем, и хотела с собой их взять, но папа сказал или кролики или он…

Голос у нее был унылый, она с большим удовольствием выбрала бы кроликов…

— Их бы на дачу… Она хмыкнула.

— Ланщиков уже предлагал.

— За так?

— Что же он, с меня деньги возьмет?

Антошка пожала плечами и выпрямилась с видом королевы.

— И чего ты с ними нянчишься? — не выдержал я, имея в виду не кроликов, конечно, а Митьку с Ланщиковым. Но она сделала вид, что не поняла, а может, действительно только о кроликах думает? Детсадовская она, хоть и начитанная…

— Мне надо с кем-то нянчиться, с несчастненьким, понимаешь, чтоб я была ему нужна, всерьез нужна…

— Кроликам без тебя пришлось бы загнуться, — признал я, но она вырвала свою косу и отскочила, как дикая тигра.

— Толстокожий!

Я засмеялся, она тоже улыбнулась, она раньше говорила, что не может не улыбаться мне в ответ, что у меня улыбка заразительная, как инфекция.

Мы снова пошли, вдруг она сказала:

— Я хотела быть руками, которые снимают боль…

— Это фантастика? Антошка опустила голову.

— …Я была уверена, что не поймешь, но надеялась, все равно надеялась…

И вдруг она прочла странные стихи:

Очень трудно, когда девчонка такая маленькая, к ней надо нагибаться, чтоб услышать ее бормотанье, и мне вдруг захотелось ее взять на руки…

В общем, потом она опять погасла, заторопилась, и в школе снова меня в упор не видит.

Сегодня на химии у Тихомировой загорелся штатив. Она очень красивая девчонка, как нарисованная, только у нее ни один взгляд, жест не случаен, она себя всегда в зеркале изучает, как-то сказала: «Для того чтобы стать актрисой, надо всесторонне владеть своим телом и лицом».

— А головой? — спросил я нахально, но она меня даже взглядом не удостоила…

Так вот, загорелся у нее штатив, она завизжала, химичка стала ругаться, а Митька схватил штатив голой рукой, бросил в мойку и залил водой. Он обжегся, но заработал пятерку. Химичка сказала, что его решимость искупает провалы в знаниях.

Одно непонятно, почему я стоял столб столбом?

Я спросил Дорку Чернышеву, мы вместе оказались в очереди в буфете, а она сказала, что заторможенность моих реакций от легкости, с какой мне все в жизни достается. Интересное кино!

А потом Дорка увидела Осу и холодно с ней поздоровалась, заявила, что не любит самоупоенных людей. Хотя признала, что Оса — прекрасный учитель.

— Твоя Оса ни Петрякова, ни Комову за людей не считает, они ничего, кроме учебников, не читали, они ей неинтересны, разве не так?

Я пожал плечами. Они и мне неинтересны, так что тут плохого?!

— Вот Кирюша со всеми нами возится одинаково, ей приятно, что Пушкин и Зоткин отличники, но она так же квохчет над Кожиновым, Бураковым, а Оса удивительно высокомерна при всей своей искренности и откровенности…

Умные у Дорки глаза, только нос все заслоняет, с ней надо, закрыв глаза, разговаривать. В нее какой-нибудь слепой влюбится, голос красивый, говорит умно.

— При сильных учителях и ученики умнее, — сказал я, — в начале года мы совсем дурнями были…

— Я не люблю умных женщин, — заявила Дорка, — с ними всегда тревожно, нельзя предугадать их поведение, они недобрые…

— А Дед Мороз?

Дорка заулыбалась.

— Моя мама знала инженеров из ее КБ, говорили, блестящим конструктором была…

— И чего ее в школу занесло? Сидела бы на пенсии и поплевывала в потолок…

— Она пришла к нам, когда у нее умер муж, чтоб не сдаться… Одна осталась, ее сын раньше умер…

— Вот это старуха!

— Мы рядом живем, мама ее знает давно, и я часто думаю, что только так и надо жить…

Голос ее звучал, как у мудрой совы, и глаза похожи, круглые, желтые, только сова красивее.

Но насчет Осы я не согласен. Если она плохая, так и я такой же. Почему со всеми людьми должно быть интересно?!

А потом, что у Осы может взять такой, как Петряков или тот же Митька?! Она для высокоразвитой материи… А их потребности и желания все на носу написаны…

Лето проскочило со скоростью света. Был в трудовом лагере, потом поехал к тетке в Крым. Провожали Митька и Варька. И через час обнаружил, что деньги и билет остались в дядькином планшете, который смеху ради надела на себя Варька еще у меня дома.

Меня высадили, и я стал добираться электричками по принципу — «минус контролер». В конце концов так захотел есть, что готов был стать людоедом. Чтоб этого избежать, решил загнать пиджак какому-то ханурику, но тут возник контролер, я сиганул из поезда и попал точно в единственную лужу на сто километров вокруг. Пиджак потерял минимальную товарную ценность. Потопал я пешком, решив, что километров сорок для геолога — пара пустяков. Может, и так, только когда в животе есть что-то, кроме воздуха. Потом какой-то деятель меня подвез на грузовике и чуть не побил, узнав, что взять с меня нечего, но мой рост — надежная защита от калымщиков. Обиднее всего, что он лопал всю дорогу, а я только зубы стискивал от запаха колбасы с чесноком.

Новая неудача номер три ждала меня у тетки через день. Нашел я ее дом, уже затемно, собаки брехали, схватил я какую-то палку, что-то упало, я отбился и пошел ощупью искать свой топчан. Я у нее всегда в передней под лестницей ночую. Нашел, завалился, и вдруг кто-то как заорет, словно его на мелкие кусочки режут. Но я спать хотел, ничего не соображал, открыл и закрыл глаза, думаю: а, пропади оно все пропадом, если без еды, так хоть высплюсь. Утром оказалось, что я свалился на топчан, на котором спала теткина жиличка. Она вскочила, а я даже не шелохнулся. И еще когда я палку выдернул, чтоб собак отогнать, то нечаянно вырвал столбик, на котором у них белье висело, все перемазалось, собаки побежали, в общем, тетка сразу заставила носить воду для большой стирки. Правда, сначала накормила. Она предсказывала, что такой недотепа обязательно утонет, когда в море войдет, и требовала, чтобы со мной купался ее сын, лет семи. Я ни с кем не мог познакомиться — он сразу орал: «Сережа, домой, мама велела тебя привести засветло!»

Очень нахальный, и хотя тетка говорит, что мы похожи, я не согласен. Правда, она вспомнила, как у нас гостила, когда я чуть дом не спалил. Я решил тогда ликвидировать двойку по русскому языку, вырвал страницу из тетради, порвал на маленькие кусочки и начал поджигать и выбрасывать в окно. Дул ветер. Мои пылающие бумажки взлетели к соседям на втором этаже. Они сразу меня заподозрили, я уже имел славное имя в нашем доме. Но я открыл им дверь и сообщил, что давно не хулиганю, а даже мою посуду, и предложил зайти посмотреть. А потом возле дома нашли обложку от моей тетради, пестревшую, с моей фамилией. Отец меня крепко вздул, а мать послала к ним извиняться. Пришлось идти, как Бобику, но соседи мне посочувствовали и дали конфету, когда заметили, что я не могу сесть.

Тетка все это за обедом рассказывала, я хихикал, но ничего не помню. Неужели склероз? Вот до чего учеба доводит! Поэтому я поклялся — за лето ни одной книжки и почти выполнил клятву. Тем более что у тетки, кроме книг по садоводству, ничего в доме не было. Только еще детектив без обложки, кто-то из дачников бросил. Ну, мура! И как это люди могут так бумагу переводить?!