Ныне и присно и во веки веков благоухающие розы и волшебный полет, светлая дружба и чистая любовь — все радостное и благородное останется невостребованным, зато в цене насилие, грязь, кровь. И неведомо никому, невдомек, что прежде всего это уродует не зрителя, не слушателя — созидателя. И никто не спросит, как живешь ты с исковерканной душой, из которой давно уже не растут дивные цветы, а лезут, лезут, как убегающая каша из кастрюли, лишь поганые, ядовитые грибы; из которой, потревожь ее невзначай, уж не повеет сказочным ароматом, а разве что вырвется смрадная вонь.

Люди, люди! Мы же зеркало! Мы даем вам то, что вы хотите, то, чего вы от нас ждете, мы становимся тем, чем вы желаете нас видеть! Честь и слава тем, кто может управлять своим даром, а как быть тому, кого он ведет, волочит по жизни, уродует, развращает, калечит?

Боже, Боже мой, прости мне слабость мою, прости грехи мои вольные и невольные!..»

— Матильда?! Это опять ты… Ну что тебе, дьявольское наваждение, тварь рогатая, усатая, тварь премерзкая? Что серпами-челюстями шевелишь, хоботом кровососным поводишь, клювом гадостным щелкаешь? Уйди, нечисть, не мучь!

Лапы, клешни, щупальца свои поганые убери, убери от меня! Не я, не я тебя вызывала! Не хотела я, навсегда забыла, зареклась! Это он, он, франт этот ласковый, щеголеватый, пустой, он тебя вызвал! Он вспоминать, говорить заставил! К нему иди — вон он на остановке мается, дожидается своего трамвая.

Иди, лети, ползи, катись со всех своих ног, лап, крыльев, колес, гусениц! Бог свидетель, я хотела, старалась отрешиться, очиститься, отречься от дара этого проклятого, но раз уж снова о нем вспомнили, разбудили демона, так пусть он их, а не меня мучит. Иди, ночь — твое время!

1991 г.

— Пусть меня спишут в диспетчера, если после того, что я расскажу, вы не измените отношения к насекомым, — пробасил Роман Эдуардович Стамов, он же Рэд Стамов, он же Звездный Волк.

Я тихонько притворил дверь и протиснулся к свободному стулу.

— Теперь-то отношения с тахильдами стали лучше, а помните, раньше чуть не до вооруженных столкновений доходило? Нынче они притихли, еще бы, крупнейшую эскадру звездных крейсеров потерять — не шутка. А началось все с того, что меня послали к Скорпиону — зоопарк колонистам отвезти. Должны же тамошние дети фауну своей прародины знать, и не только по микрофильмам. Вы смеетесь! — Голос Звездного Волка гудел, как из бочки. — Вы думаете: мышки, мартышки, крольчатки, бельчатки — как хорошо! Знаете, сколько у человека нервных клеток? Около тридцати миллиардов! Так вот, половину я потратил на этих животных.

Со мной, то есть со зверями, должен был лететь специалист по перевозкам животных, но его внезапно вызвали на Лигду по случаю обнаружения там трехголового змея. А заместитель его на Ольвии застрял. Должен был на Землю чету игуанодонов доставить, но те перед самой отправкой сбежали.

Сотрудники зоопарка лететь не могут — пока анализы сдадут, пока визы оформят… Время идет, звери, загруженные в корабль, пищат и воют, на волю хотят. Естественно, у них в зоопарке у каждого загон не меньше стадиона и все удобства, не то что на «Хризантеме».

День искали сопровождающего, два, наконец Пал Сидрыч, начальник Космопорта, вызвал меня к себе и ласково так говорит: «Понимаешь, Рэд, некому лететь. На тебя вся надежда. Выручи, не подведи. Ты уж как-нибудь один на Скорпион сходи, а? Ты только доставь живность, а зоотехника мы туда с Оберона мигом на попутках подкинем. Руководство по уходу за зверушками тебе дадим, не съедят же они тебя, в клетках ведь. Рискни!»

Уговорил. Жду диспетчера с маршрутным листом, а вместо него появляется директор зоопарка, седенькая такая старушка.

«Здравствуйте, голубчик. Наконец-то минутку выбрала, посмотреть, как мои питомцы тут устроились. Проведите, будьте добры».

Пошли мы к клеткам. Около каждой старушка останавливается, разговаривает. Не со мной, естественно, — со зверями. До слонихи дошли, встала старушка, поглаживает ей хобот: «Настенька, маленькая моя, как тебе тут живется? — и ко мне: — А вы, молодой человек, знаете, что она вот-вот родить должна?»

Я так и сел на комингс. А старушка дальше идет, лакомые кусочки сквозь прутья клеток просовывает. Дошла до здоровенной гориллы, руками всплеснула и причитать начала: «Дитятко, Сигизмунд! Кто это тебя так?! — и на меня, как на палача и душегубца, смотрит: — Это же ручная обезьянка! Она с нашими сотрудниками за одним столом ест, с их детьми играет. Как вы решились его в клетку засадить? У него же характер от этого испортится! Смотрите, довели до чего!»

А я знать не знаю, до чего довел. Нормально сидит, жрет банан.

Прижимается старушка к прутьям клетки и чуть не плачет. Оставил я ее — и бегом к начальнику Космопорта.

«Так и так, — говорю, — Пал Сидрыч, снимай меня куда хочешь, лучше я на автоматической линии Венера-Земля уран возить буду, чем со зверями дело иметь. Сигизмунд в клетке! Директорша рыдает! Слониха рожать собирается!»

Усадил он меня. Поговорили. Убедил. Сигизмунд — милейшее создание, слониха раньше Скорпиона не родит, а пилотов других нет. Рассовал я по карманам бананы, загрузил корабельный информатор кристаллозаписями об уходе за животными и стартовал.

К концу десятого дня мы с Сигизмундом рассорились — я съел его банан, совершенно случайно, а он якобы случайно замкнул систему вентиляции. То есть не напрочь, конечно, всего-то раз-два рисингулятором по пульту треснул, но вытяжка работать стала скверно.

Слониха, собиравшаяся рожать, родила. Я не акушер, а одновременно вести корабль, чинить вентиляцию (вонища страшная!) и принимать слоненка — покорно благодарю. Стало мне сниться, когда заснуть удавалось, что рожает слониха бегемотика с крылышками, а Сигизмунд его похитить хочет. Ну и прочие увлекательные вещи. Короче, не уследил я за менгоцитором — экспериментальный образец, кстати, его в производство так и пустили, — и пришлось мне выруливать к Айпе — подремонтироваться.

Айпа — небольшая, очень милая планетка, вся водой покрыта, один материк размером с Австралию. Благополучная планетка: ни войн, ни эпидемий. И расположена как раз на большой космической дороге, так что инопланетяне у них не редкость.

Землян, правда, поскольку айпинцы с тахильдами торгуют, еще не было. Но мне-то выбирать не приходилось.

Дал я запрос и опустился недалеко от столицы. Едва успел разгерметизироваться и уборку сделать, как специалисты местные прибыли, ремонтники — большая толпа, ребята веселые, симпатичные. Заходят на корабль и, смотрю, начинают маяться. Шутить перестали, жмутся, один другого вперед пропускает и всё на меня поглядывают. Что такое?

Три зала прошли — гляжу, народу поубавилось, и звуки от шлюза непонятные доносятся. К рубке только двое дошли. Бледные как смерть, рты кривятся, глаза из орбит лезут, вот-вот упадут. Я с перепугу: «Водички не хотите ли?» Не хотят. А хотят они к выходу. Помог я им назад выбраться, собрал остальных по закоулкам. Кто лежит, кто сидит — на стену опирается. И грязно вокруг. Вынес я их, разложил на травке — часа полтора в себя приходили.

Как очухались, один, тот, что поменьше шутил, со своими пошушукался, костюм оправил и говорит на интерлинге:

— Вы нас, пожалуйста, извините, но в корабле вашем мы работать никак не можем. — И на свой нос показывает. — У нас, понимаете, обоняние не выдерживает…

Вентиляцию починить мне так и не удалось, здорово ее Сигизмунд отделал. Пришлось в корабле одному работать. Приборы и детали мне доставляли быстро, но из-за монтажа задержка вышла. Тут я и встретился с тахильдами. Но это было потом, а до того… Какое там море, какие яхты, а сады под водой… — И Звездный Волк позволил себе лирическое отступление.

Гости, сидевшие в непринужденных позах, препарировали фрукты и изобретали диковинные коктейли. Удивительно: когда бы я ни зашел, всегда у Рэда гости, и всегда он рассказывает что-нибудь интересное. То, чего нет ни в газетах, ни в «Мониторе», ни в «Новостях». Вот только трудно понять, где он правду говорит, а где горбатого лепит и гостям лапшу на уши развешивает. Иногда такое загнет, пентаксером не разогнешь, а оказывается, правда. А иногда…