Лайонел даже самому себе стыдился признаться в той тайной и необъяснимой власти, которую обрел над ним его загадочный друг Ральф и которая понудила его, покинув без промедления свою квартиру, поспешить на окраину города, где обитала Эбигейл Прей. После того памятного вечера, когда молодой офицер прибыл в Бостон, он ни разу больше не посетил угрюмого жилища этой особы, хотя в блужданиях своих по городу, где протекло его детство, неоднократно проходил мимо здания, расположенного по соседству со знаменитым Фанел-Холлом, и с интересом разглядывал его примечательную архитектуру. Поэтому теперь он уже не нуждался в провожатом и самым коротким, хорошо знакомым ему путем направился к Портовой площади. Когда Лайонел вышел из дому, весь полуостров был уже погружен в такой глубокий ночной мрак, словно сама природа содействовала тайным замыслам английского командующего. Где-то на одном из холмов пронзительно и тонко звучал рожок; по временам ему вторила угрюмая дробь барабана, а доносившиеся порой с плаца серебряные переливы горна вторгались в ночную тишь узеньких улочек, наполняя гордым волнением сердце молодого офицера и делая упругим его шаг. Однако его привычное ухо не уловило в этих звуках ничего, кроме обычного ежевечернего сигнала отдыха, и, когда последние звуки горна растаяли в облаках, тишина снова опустилась на город, и он сразу погрузился в сонный ночной покой. Лайонел приостановился на минуту перед губернаторским дворцом и, бросив внимательный взгляд на окна, спросил часового, замедлившего свой шаг при виде проявившего любопытство незнакомца:

— Сегодня здесь, по-видимому, большой прием?

Окна так ярко освещены…

Шпага звякнула в ножнах, когда Лайонел указал рукой на окна, и старый солдат, смекнув, что перед ним офицер, почтительно ответил:

— Мне, ваше благородие, не положено по чину слишком много знать о том, что происходит у начальства. Но я стоял на часах перед штаб-квартирой генерала Вольфа в самую ночь перед сражением, и, думается мне, такому старому солдату, как я, не обязательно докучать начальству дерзкими вопросами, чтобы учуять, когда дело пахнет порохом.

— Судя по твоим словам, у генерала сегодня военный совет, — сказал Лайонел.

— Пока я стою здесь на часах, сэр, — ответил солдат, — никто не входил сюда, кроме подполковника лорда Перси, командира десятого полка, и майора, командира морской пехоты, а уж этот старый вояка, ваше благородие, сюда зазря не придет.

— Доброй ночи, приятель, — сказал Лайонел, направляясь дальше. — Вероятно, они собрались, чтобы обсудить план новых учений.

Гренадер с сомнением покачал головой и снова мерно зашагал взад и вперед. Через несколько минут Лайонел остановился перед невысокой дверью пакгауза, где проживала Эбигейл Прей, и после ярко освещенного портала губернаторского дома какой-то особенно угрюмой и мрачной показалась ему эта никем не охраняемая дверь. Тем не менее он не стал медлить и легонько постучал. Когда и на вторичный стук никто не отозвался, он без дальнейших церемоний поднял щеколду и вошел внутрь. Огромное пустое помещение, в котором од очутился, было столь же угрюмо и безмолвно, как только что покинутые им затихшие улицы. Лайонел поднялся ощупью в маленькую комнатку на втором этаже башни, где, как уже упоминалось, в первое свое посещение он познакомился с матерью Джэба, но на сей раз и эта комната оказалась неосвещенной и пустой. Сильно разочарованный, Лайонел уже хотел было покинуть склад, но в эту минуту слабый луч света упал откуда-то сверху на нижнюю ступеньку грубой деревянной лестницы, ведущей на чердак. После секундного колебания Лайонел, подчиняясь необъяснимому чувству тревоги, начал крадучись подниматься по лестнице. Так же как и в нижнем этаже, на чердаке находилось обширное складское помещение, а в каждой из башен кое-как отгороженные комнатушки. В одной из них горела свеча, и Лайонел, направившись туда, увидел того, кого искал. Старик сидел на единственном стоявшем здесь колченогом стуле, а на куче соломы, служившей, судя по наброшенному поверх нее тряпью, постелью, лежала большая географическая карта, к которой был прикован взгляд его глубоко запавших глаз. Лайонел стоял в нерешительности, глядя на белые пряди волос, осенявшие, словно сияющий нимб, склоненное над картой чело и придававшие этому необыкновенному лицу меланхолическое и вместе с тем какое-то особенное выражение.

— Я пришел к вам, так как вы не удостаиваете меня больше своим вниманием, — проговорил наконец Лайонел.

— Вы явились слишком поздно, — ответил Ральф, не проявляя ни малейшего удивления по поводу столь внезапного вторжения и не отрывая глаз от карты. — Во всяком случае, слишком поздно для того, чтобы предотвратить катастрофу, хотя, быть может, и не так поздно для того, чтобы извлечь из нее урок.

— Вам, я вижу, уже известно о том, что замышляется сегодня ночью?

— Люди моего возраста мало спят, — отвечал Ральф, поднимая глаза на своего собеседника, — ибо вечный покой смерти обещает им скорое отдохновение. А я к тому же в юности тоже был причастен к вашему кровавому ремеслу.

— Значит, от опытного и недремлющего глаза воина не укрылись приготовления, которые происходили в гарнизоне? Подсказали ли они вам также цель и возможные последствия задуманного?

— И то и другое. Гедж весьма опрометчиво рассчитывает растоптать ростки свободы, которые пустили уже глубокие корни в сердце народа. Он воображает, что смелую, свободную мысль можно задушить, уничтожив арсенал.

— Значит, он просто хочет принять меры предосторожности, и все?

Старик грустно покачал головой:

— Такие меры приводят к кровопролитию.

— Я намерен отправиться с этими батальонами, — сказал Лайонел. — Они, вероятно, расположатся довольно далеко от города, и это даст мне возможность навести справки о том, что, как вы знаете, столь близко моему сердцу. Помня о вашем обещании, я рассчитываю на вашу помощь и явился сейчас сюда, чтобы узнать, какие вы посоветуете мне предпринять шаги.

При этих словах Лайонела лицо старика утратило выражение печального раздумья. Пустой и, казалось, лишенный мысли взгляд скользнул по голым балкам потолка, по разостланной на постели карте и остановился на лице удивленного офицера — неподвижный, остекленевший, подобный взгляду мертвеца. Однако не успел встревоженный Лайонел произнести хоть слово, как в застывшем лице Ральфа едва пробудилась жизнь, преобразив его так же внезапно, как луч солнца, пробившись сквозь тучи, преображает все вокруг.

— Вы нездоровы! — воскликнул Лайонел.

— Оставьте меня, — произнес старик. — Оставьте меня.

— Как могу я оставить вас одного, когда вы занемогли?

— Прошу вас, оставьте меня… Будет так, как вы хотите, — мы увидимся за пределами Бостона.

— Значит, я отправляюсь с войском и жду вас?

— Да.

— Не прогневайтесь на меня, — с запинкой произнес Лайонел, в замешательстве опустив глаза, — но это помещение и ваша одежда заставляют меня предполагать, что преклонный возраст со всеми его невзгодами настиг вас в такую минуту, когда вы не были полностью подготовлены к встрече с ним…

— Вы хотите предложить мне деньги?

— Если бы вы согласились принять их, я был бы вам глубоко обязан.

— В час, когда я попаду в тиски нужды, я вспомню ваше предложение, молодой человек. А теперь ступайте.

Не медлите больше.

— Но я не могу вас оставить одного! Если бы хоть эта мегера хозяйка была дома! Это все же лучше, чем полное одиночество!

— Ее нет.

— А ее сын? У этого дурачка сострадательное сердце, он мог бы оказать вам помощь в случае необходимости.

— У него есть дела поважнее, чем торчать возле никому не нужного старика… Словом, уходите, прошу вас…