Пароход свиданий не ждут с цветами.

На молу с дубиной родственники ждут.

1977

Тетка

Тетку в шубке знал весь городок.

Она в детстве нас пугала ссыльными.

Тетя крест носила и свисток,

чтобы вдруг ее не изнасиловали.

Годы шли. Ее не изнасиловали.

Не узнала, как свистит свисток!

И ее и шубы срок истек.

Продали каракуль черносливный,

где, как костка, продран локоток.

1977

Аннабел Ли

(на мотив Г. Грасса)

Я подбираю палую вишню,

падшую Аннабел Ли.

Как ты лежала в листьях прогнивших,

в мухах-синюхах,

скотиной занюхана,

лишняя Аннабел Ли!

Лирика сдохла в пыли.

Не понимаю, как мы могли

пять поколений искать на коленях,

не понимая, что околели

вишни и Аннабел Ли?!

Утром найду, вскрыв петуший желудок,

личико Аннабел Ли.

Как ты лежала чутко и жутко

вместе с личинками, насекомыми,

с просом, заглотанным медальоном,

непереваренная мадонна,

падшая Аннабел Ли!

Шутка ли это? В глазах моих жухлых

от анальгина нули.

Мне надоело круглые сутки —

жизни прошли! —

в книгах искать, в каннибальских желудках

личико Аннабел Ли.

1980

Травматологическая больница

Не «Отче наш», не обида, не ужас

сквозь мостовую и стужу ночную,

первое, что осенило, очнувшись:

«Чувствую — стало быть, существую».

А в коридоре больничном, как в пристани,

не протестуя, по два на стуле,

тесно сидели суровые истины —

«Чувствую — стало быть, существую».

Боли рассказывают друг другу.

«Мать, — говорю, — подверни полотенце».

Нянчит старуха кормилицу-руку,

словно спеленатого младенца.

Я за тобою, мать малолетняя,

я за тобой, обожженец вчистую.

Я не последний, увы, не последний...

Чувствую — стало быть, существую.

«Сын, — утешают, — ключица не бознать что...»

Звякнут прибывшему термосом с чаем.

Тоже обходятся без обезболивающего.

Так существуем, так ощущаем.

Это впадает народное чувство

из каждодневной стихии — в другую...

Этого не рассказал Заратустра —

«Чувствую — стало быть, существую».

Пусть ты расшибся, завтра из гипса

слушая первую птицу земную,

ты понимаешь, что не ошибся —

чувствую — стало быть, существую!

Ты подойдешь для других незаметно.

Как ты узнала в разлуку такую?

Я поднимусь — уступлю тебе место.

Чувствую — стало быть, существую.

1977

Рентгеноснимок

(на мотив В. Смита)

Держу я твои кости тазовые —

после паденья,

мне рентгенолог их показывает, —

как держат треснувшую вазу.

Он — парень дельный.

Но память понимать отказывается.

Она, балдея,

зовет виденья неотвязные —

как мы лежали в роще вязовой

в тот понедельник.

Мы были фразами, запястьями,

смеялось тело и гудело,

меня руками опоясывая,

была ты худенькой кудесницей.

Лес повторял священнодействие.

И без набедренных повязок

летели навзничь сосен тени.

Что предвещало их падение?

Ушла ты, бедрами покачивая,

заколки затыкая в голову,

чтобы назавтра в «помощь скорую»

тебя втолкнули по-багажному.

И все, что было жарким, спелым,

шумело лиственной легендой,

предстало снимком черно-белым

в лучах рентгена.

А может, это фото духа,

что обретает форму таза?

Но невозможно видеть глазу,

что слышит внутреннее ухо.

В ночном объятии простынок

лежишь в постели.

Она — как выбеленный снимок

лежанок рощ, что мы имели.

Ты выздоравливаешь, женщина

с такою хрупкою начинкой.

Мне снится болевая трещина,