думаю останками лба.

Мы сами сажали познанья яблони,

кощунственные неомичурины.

Нам хотелось правды от Бога и дьявола!

Неужто мы обмишурились?

Что даст это дерево взрыва,

привитое в наши дни

к антоновскому наиву

читающей самой страны?

Озерной, интуитивной,

конкретной до откровенья...

Голову ампутируйте,

чтоб в душу не шла гангрена.

Подайте калеке духовной войны!

Сломанные судьбы — издержки игр.

Мы с тобой погибли от информационной

войны.

Информационный взрыв — бумажный тигр.

...Как тихо после взрыва! Как вам здорово!

Какая без меня вам будет тишина...

Но свободно залетевшее

иррациональное зернышко

взойдет в душе озерного пацана.

И все будет оправдано этими очами —

наших дней запутавшийся клубок.

Вначале было Слово. Он все начнет сначала.

Согласно информации, слово — Бог.

1981

Монолог века

Приближается век мой к закату —

ваш, мои отрицатели, век.

На стол карты!

У вас века другого нет.

Пока думали очевидцы:

принимать его или как? —

век мой, в сущности, осуществился

и стоит как кирпич в веках.

Называйте его уродом.

Шлите жалобы на Творца.

На дворе двадцатые годы —

не с начала, так от конца.

Историческая симметрия.

Свет рассветный — закатный снег.

Человечья доля смиренная —

быть как век.

Помню, вышел сквозь лёт утиный

инженера русского сын

из ворот Золотых Владимира.

Посмотрите, что стало с ним.

Бейте века во мне пороки,

как за горести бытия

дикари дубасили Бога.

Специален Бог для битья.

Провожайте мой век дубиною,

каков век, таков и поэт.

Извините меня, любимые,

у вас века другого нет...

...Изучать будут век мой в школах,

пока будет земля Землей,

я не знаю, конечно, сколько,

но одно понимаю — мой.

1979

Ода одежде

Первый бунт против Бога — одежда.

Голый, созданный в холоде леса,

поправляя Создателя дерзко,

вдруг — оделся.

Подрывание строя — одежда,

когда жердеобразный чудак

каждодневно

желтой кофты вывешивал флаг.

В чем великие джинсы повинны?

В вечном споре низов и верхов —

тела нижняя половина

торжествует над ложью умов.

И, плечами пожав, Слава Зайцев,

чтобы легче дышать или плакать, —

декольте на груди вырезает,

вниз углом, как арбузную мякоть.

Ты дыши нестесненно и смело,

очертаньями хороша,

содержанье одежды — тело,

содержание тела — душа.

1977

Перед ремонтом

В год приближения Галлеи

прощаюсь с Третьяковской галереей.

Картины сняты. Пусты анфилады.

Стремянкою с последнего холста

спускался человек, похожий на Филатова.

Снимали со стены «Явление Христа».

Рыдают бабы. На стенах разводы.

Ты сам статьями торопил ремонт.

«Явление Христа» уходит от народа

в запасный фонд.

Ты выступал, что все гниет преступно,

чего ж ты заикаешься от слез?

Последним капитан уходит с судна —

не понятый художником Христос.

Художнику Христос не удавался.

Фигуркой исчезающей из глаз,

вы думали — он приближался?

Он, пятясь, удаляется от нас.

До нового свиданья, Галерея!

До нового чертога, красота.

Не нам, не нам ты явишься, Галлея.

До новых зрителей, «Явление Христа».

На улицу, раздвинув операторов

и запахнув сатиновый хитон,

шел человек, похожий на Филатова.

Я обознался. Это был не он.

1986

Стеклозавод

Сидят три девы — стеклодувши

с шестами, полыми внутри.

Их выдуваемые души горят,