Есть роли

более пьедестальные,

но кому-то надо за истопника...

У нас, поэтов, дел по горло,

кто занят садом, кто содокладом.

Другие, как страусы,

прячут головы,

отсюда смотрят и мыслят задом.

Среди идиотств, суеты, наветов

поэт одиозен, порой смешон —

пока не требует поэта

к священной жертве

Стадион!

И когда мы выходим на стадионы в Томске

или на рижские Лужники,

Вас понимающие потомки

тянутся к завтрашним

сквозь стихи.

Колоссальнейшая эпоха!

Ходят на поэзию, как в душ Шарко.

Даже герои поэмы «Плохо!»

требуют сложить о них «Хорошо!».

Вам вгрызались в ляжки жаровы.

Всё расставлено уже,

а что до Жарова — то жаль его —

Вы на «М», а он на «Ж».

Вы ушли,

понимаемы процентов на десять.

Оставались Асеев и Пастернак.

Но мы не уйдем —

как бы кто ни надеялся! —

мы будем драться за молодняк.

Как я тоскую о поэтическом сыне

класса «Ту» и «707-Боинга»...

Мы научили

свистать

пол-России.

Дай одного

соловья-разбойника!..

И когда этот случай счастливый представится,

отобью телеграммку, обкусав заусенцы:

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ

РАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ —

ВОЗНЕСЕНСКИЙ

1973

Песня о Мейерхольде

А. Шнитке

Где Ваша могила — хотя бы холм, —

Всеволод Эмильевич Мейерхольд?

Зрители в бушлатах дымят махрой —

ставит Революцию Мейерхольд.

Радость открывающий мореход —

Всеволод Эмильевич Мейерхольд.

Профильным, провидческим плоск лицом —

сплющен историческим колесом.

Ставили «Отелло». Реквизит —

на зеленой сцене платок лежит.

Яго ухмыляется под хмельком:

«Снова мерихлюндии, Мейерхольд?!»

Скомканный платочек — от слез сырой...

Всеволод... Эмильевич... Мейерхольд...

1974

Ванька-авангардист

На рынке полно картин,

все с лебедями и радугами.

А Ванька-авангардист

все кубиками-квадратиками!

Рынок — Малые Лужники.

Слева в фартуках мужики.

Справа сборная команда —

бабы в брюках и помадах.

Справа сумки, слева гири,

справа шутки, слева сбили!

Справа — твисты и зарплаты,

слева — избы и закаты,

слева — «Волги», справа — «Волги»,

слева — к водке, справа — к водке.

Вавилон из-за томата.

Бабка, попроси тайм-аута!

А Ванька-авангардист

подзуживает, подсуживает

в разбойный судейский свист

свистульки из глины посудной!

Глотает валокордин

профессор в рубашке с напуском.

А Ванька-авангардист

все целит прищуром снайперским.

Он знает неомещан

сберкнижные аппетиты,

юродивый коммерсант,

антихрист нового типа.

Клеенщица-конкурентщица:

«Ты докарикатурекаешься!

Сам в треугольник скорчишься,

попей рассол огуречный...»

А он ей: «Цыц, лакировщица!»

Липучий мушиный лист

с Аленушкой.

Клееночный реализм

и модернизм клееночный.

Английской булавкой блестят

связки сушеных рыбок.

Нацелен сопливый взгляд.

Он завоюет рынок.

Все куплено, куплено, куплено,

выскреблены раструбы.

Толпа — как цыплята под куполом

внимательным, как ястреб.

Продает папаша дочку,

дочка продает папашу,

и друзья, упившись в доску,

тащат друга на продажу.

Весны продаются летом,

продается муж надкусанный,

критик продает поэта.

Оба продают искусство.

А Ванька-авангардист

трамбует деньжата в кадушку.

В тоскливую ночь зародил

тебя твой отец контуженый.

Тоскливая ночь любви

пронзала до позвоночника.