Но картина висит без гвоздя.

1964

Неизвестный — реквием в двух шагах с эпилогом

Лейтенант Неизвестный Эрнст.

Нa тысячи верст кругом

равнину утюжит смерть

огненным утюгом.

В атаку взвод не поднять,

но сверху в радиосеть:

«В атаку — зовут — твою мать!»

И Эрнст отвечает: «Есть».

Но взводик твой землю ест.

Он доблестно недвижим.

Лейтенант Неизвестный Эрнст

идет

наступать

один!

И смерть говорит: «Прочь!

Ты же один, как перст.

Против кого ты прешь?

Против громады, Эрнст!

Против —

четырехмиллионнопятьсотсорокасемитысячевосемь-

сотдвадцатитрехквадратнокилометрового чудища

против,—

против армии, флота, и угарного сброда, против —

культургервышибал, против национал-

социализма, —

против!

Против глобальных зверств.

Ты уже мертв, сопляк»?..

«Еще бы»,— решает Эрнст

И делает

Первый шаг!

И Жизнь говорит: «Эрик,

живые нужны живым.

Качнется сирень по скверам

уж не тебе, а им,

не будет —

1945, 1949, 1956, 1963 — не будет,

и только формула убитого человечества станет —

3 823 568 004 + 1,

и ты не поступишь в Университет,

и не перейдешь на скульптурный,

и никогда не поймешь, что горячий гипс пахнет

как парное молоко,

не будет мастерской на Сретенке, которая запирается

на проволочку,

не будет выставки в Манеже,

не будет сердечного разговора с Никитой Сергеевичем,

и ты не женишься на Анне —

не, не, не...

не будет ни Нью-Йорка, ни «Древа жизни»

(вернее, будут, но не для тебя, а для белесого

Митьки Филина, который не вылез тогда из окопа),

а для тебя никогда, ничего —

не!

не!

не!..

Лишь мама сползет у двери

с конвертом, в котором смерть,

ты понимаешь, Эрик?!

«Еще бы»,— думает Эрнст.

Но выше Жизни и Смерти,

пронзающее, как свет,

нас требует что-то третье, —

чем выделен человек.

Животные жизнь берут.

Лишь люди жизнь отдают.

Тревожаще и прожекторно,

в отличие от зверей, —

способность к самопожертвованию

единственна у людей.

Единственная Россия,

единственная моя,

единственное спасибо,

что ты избрала меня.

Лейтенант Неизвестный Эрнст,

когда окружен бабьем,

как ихтиозавр нетрезв,

ты пьешь за моим столом,

когда правительства в панике

хрипят, что ты слаб в гульбе,

я чувствую, как памятник

ворочается в тебе.

Я голову обнажу

и вежливо им скажу:

«Конечно, вы свежевыбриты

и вкус вам не изменял.

Но были ли вы убиты

за родину наповал?»

1964

Грипп «Гонконг-69»

Гриппозная пора,

как можется тебе?

Гриппозная молва

в жару, в снегу, в беде.

Беспомощна наука.

И с Воробьевых гор

в ночном такси старуха

бормочет наговор:

«Снега — балахоном».

Бормочет Горгона:

«Гонконг, гоу хоум!

Гонконг, гоу хоум!»

Грипп,

грипп,

грипп,

грипп,

ты — грипп,

я — грипп,

на трех

могли б...

Грипп... грипп...

Кипи, скипидар,

«Грипп — нет!

Хиппи — да!»

Лили Брик с «Огоньком»

или грипп «Гонконг»?

Грипп,

грипп,

хип-хип,

гип-гип!

«Открой «Стоп-грипп»,

по гроб — «Гран-При»!

Райторг

открыт.

«Нет штор.