НЕМЫЕ B МАГАЗИНЕ Д. Н. Журавлёву Немых обсчитали. Немые вопили. Медяшек медали влипали в опилки. И гневным протестом, что всё это сказки, кассирша, как тесто, вздымалась из кассы. И сразу по залам, по курам зелёным, пахнуло слезами, как будто озоном. О, слёз этих запах в мычащей ораве!.. Два были без шапок. Их руки орали. А третий, с беконом, подобием мата ревел, как Бетховен, земно и лохмато. В стекло барабаня, ладони ломая, орала судьба моя глухонемая! Кассирша, осклабясь, косилась на солнце и ленинский абрис искала в полсотне. Но не было Ленина. Всё было фальшью… Была бакалея. В ней люди и фарши. 1958 * * * Сидишь беременная, бледная. Как ты переменилась, бедная. Сидишь, одёргиваешь платьице, и плачется тебе, и плачется… За что нас только бабы балуют, и губы, падая, дают, и выбегают за шлагбаумы, и от вагонов отстают? Как ты бежала за вагонами, глядела в полосы оконные… Стучат почтовые, курьерские, хабаровские, люберецкие… И от Москвы до Ашхабада, остолбенев до немоты, стоят, как каменные, бабы, луне подставив животы. И, поворачиваясь к свету, в ночном быту необжитом — как понимает их планета своим огромным животом. 1958 ТАЙГОЙ Твои зубы смелы в них усмешка ножа и гудят как шмели золотые глаза! Мы бредём от избушки нам трава до ушей ты пророчишь мне взбучку от родных и друзей ты отнюдь не монахиня хоть в округе – скиты бродят пчёлы мохнатые нагибая цветы на ромашках роса как в буддийских пиалах как она хороша в длинных мочках фиалок В каждой капельке-мочке отражаясь мигая ты дрожишь как Дюймовочка только кверху ногами ты – живая вода на губах на листке ты себя раздала всю до капли – тайге. 1958 СИБИРСКИЕ БАНИ Бани! Бани! Двери – хлоп! Бабы прыгают в сугроб. Прямо с пылу, прямо с жару — ну и ну! Слабовато Ренуару до таких сибирских «ню»! Что мадонны! Эти плечи, эти спины наповал — будто доменною печью запрокинутый металл. Задыхаясь от разбега, здесь на ты, на ты, на ты чистота огня и снега с чистотою наготы. День морозный, чистый, парный. Мы стоим, четыре парня, в полушубках, кровь с огнём, — как их шуткой шуганём! Ой, испугу! Ой, в избушку как из пушки, во весь дух: – Ух!.. А одна в дверях задержится, за приступочку подержится и в соседа со смешком кинет кругленьким снежком! 1958 ТУЛЯ Кругом тута и туя. А что такое – Туля? То ли турчанка — тонкая талия? То ли речонка — горная, талая? То ли свистулька? То ли козуля? Т у л я! Я ехал по Грузии, грушевой, вешней, среди водопадов и белых черешней. Чинары, чонгури, цветущие персики о маленькой Туле свистали мне песенки. Мы с ней не встречались. И всё, что успели, столкнулись – расстались на Руставели… Но свищут пичуги в московском июле: «Туит — ту-ту — туля! Туля! Туля! 1958 * * * По Суздалю, по Суздалю сосулек, смальт — авоською с посудою несётся март. И колокол над рынком мотается серьгой. Колхозницы – как крынки в машине грузовой. Я в городе бидонном, морозном, молодом. «Америку догоним по мясу с молоком!» Я счастлив, что я русский, так вижу, так живу. Я воздух, как краюшку морозную, жую. Весна над рыжей кручей, взяв снеговой рубеж, весна играет крупом и ржёт, как жеребец. А ржёт она над критикой из толстого журнала, что видит во мне скрытое посконное начало. 1958 |
