— Не надо так беспокоиться, Малкольм. Я сам все проверю.

Когда они шли к ашертонской патрульной машине, Малкольм придерживался рукой за плечо Дейва. Дышал с присвистом.

— Просто не хочу, чтобы парень пошел ко дну, когда я умру.

Дейв обхватил его рукой вокруг пояса и держал так, пока Малкольм пользовался ингалятором, пока дыхание не вернулось к нему.

— Капитан, — сказал ему Дейв. — Да вам такие дела больше по фигу, чем кому еще из всех, кого я знаю.

Малкольм еще сильнее полюбил Дейва за то, что тот не сказал: «Вы ведь не умираете».

Глаза у Малкольма были на мокром месте.

— Черт, — проговорил он и здорово хлопнул Дейва по спине, чтобы развеять грустное настроение. — Если этот яхт-клуб надует Тео, мы отберем у них ящик и… — Малкольм не смог удержаться от шутки: — Он как раз подойдет мне по размеру… для гроба.

Дейв открыл дверь полицейской машины. Они пожали друг другу руки, на некоторое время задержав ладони в крепкой хватке. Затем Дейв сел за руль.

— Позвоню начальнику полиции в Голден-Бэй сразу же, — пообещал он. — Счастливого дня рождения, капитан.

И тут по рации Дейва раздался голос диспетчера. Если Малкольм расслышал правильно, они отыскали фургон.

Дейв поднял вверх два больших пальца так, чтобы увидел Малкольм, и умчался прочь.

Уже третий день чувство сдавления увеличивалось по мере нарастания дневного зноя. Капли, падавшие с крышки ящика, щелкали по отсыревшему костюму Стоны. Поэтому он покинул ящик и поехал в открытой машине прямо в прохладу ночи — к выкупу и освобождению. Нанни сидела рядом, Джейн и Виктор устроили борьбу на заднем сиденье. Семейная поездка с маленькими детьми: праздничное настроение, свободное от работы время, чувство родительской ответственности. Черная дорога с ярко-желтой полосой влекла их к заросшей лесом территории, которую Стона раньше никогда не видел. Сгущались сумерки.

Они вылезли из машины и шли среди огромных деревьев; Стона не знал, что это за деревья, хотя его жена и дети смотрели на него, ожидая, что он скажет им, как эти деревья называются. Он увидел свою приходскую церковь и ввел их всех внутрь. Прошел вдоль прохода между рядами по сильно изношенной ковровой дорожке, вдыхая воздух храма, не похожий ни на какой другой — воздух, насыщенный сладостным ароматом ладана, запахом воска, черного угля, много раз полированного дерева, запахом святости. Он чувствовал запах потных ладоней, касавшихся закругленных сверху спинок церковных скамей, запах монет и бумажных денег в корзине, запах испачканного чернилами молитвенника. Он чувствовал запах тела и крови.

Доброжелательный отец Райан воздел руки к Богу и склонил голову. Затянутая в перчатку рука Джейн выпросталась из-под локтя Стоны. Он повернулся к ней и встретил обожающий взгляд, лучившийся сквозь фату, увидел обнимавшие ее каскады белого шелка и, когда она пошла дальше без него, задохнулся от слез.

Потом они снова ехали в машине, оставив детей в коттедже, где собирались остановиться. Виктор и Джейн выбрались наружу, но на заднем сиденье остался крохотный грудной младенец, размером не больше рыбки, какую бросают обратно в воду, он и бился, словно рыбка, на этом сиденье. А Стона огорчился, что Виктор смотрел в землю, пожимая руку отца.

Ветер пробирался ему и Нанни под одежду, когда их открытая машина мчалась все глубже в лес. Ветер теребил, рвал их одежду, пока не лопнули швы и не оборвались пуговицы, пока они оба не поплыли сквозь ночь в одном нижнем белье. Они подъехали к какой-то ферме и в сиянии фар увидели кур, клевавших что-то у обочины дороги. Неожиданно одна из них выскочила перед самой машиной, бросаясь то в одну сторону, то в другую — слишком поздно, Стона не успел прореагировать. Один глухой удар в колесной нише.

На переднем сиденье, под горячими ударами ветра, Стона погрузил руки в пополневший живот Нанни, восхитительно мягкий и просторный, кожа на нем — в шелковистых морщинках. Он гладил темно-каштановые волоски, всползающие к продолговатому, опавшему пупку. Сжал руками ее ребра, словно хотел поднять ее над головой и дать ей взлететь к небесам. Ведя ладони вверх по ее телу, он проник под мягкую набивку в чашечке бюстгальтера и прижал руку к шраму. Он нажимал ладонью на шрам, пока не почувствовал, как бьется ее сердце, пока не ощутил ее фантомную боль, привидением всползающую вверх по его руке все дальше и выше — к плечу, к самому его сердцу. Вдруг эта боль стала расходиться лучами, словно взорвавшаяся звезда. А в запертом ящике зной навалился на Стону всей своей плотной тяжестью.

Руки мясника, загрубевшие и шершавые от мозолей, словно пемза, ловко проникли к нему под ребра и стали сжимать, душить его сердце. В этих холодных сильных руках его сердце было как старый злобный петух, пытавшийся вырваться на свободу: он бил мощными крыльями, рвал клювом толстую кожу на руках мясника, отрывая и отшвыривая обрывки плоти, пока его собственная кровь не смешалась с кровью, льющейся с этих рук. Одно крыло было сломано, оторвано от тела. Ломались ребра. Полости и каналы в сердце Стоны сплющивались. Рука добралась до горла петуха, сжала его и резко дернула.

Стона коснулся щек Нанни кончиками пальцев. Теперь она стояла рядом с его машиной перед виллой на скалах Прайано. Она махала ему рукой, когда он двинулся прочь. Он еще чувствовал прикосновение ее губ на своих губах и неловко оборачивался, вытягивая шею, чтобы видеть, как она становится все меньше и меньше. Рыба била хвостом о заднее сиденье — Стона забрал ее с собой, — и он стал смотреть вперед и сжал руками оставленный было руль, мчась вниз по дороге к лесу. Фары бросали овалы яркого света на асфальт и на мощные стволы кленов, толпившихся по сторонам сужающейся дороги; повороты становились все резче, педаль газа была вжата в пол до предела, и, когда погасли фары, шины заскользили по склону в черноту.

Они обещали — он вернется домой сегодня вечером. Но Нанни не могла терпеть так долго. Ей казалось — она разучилась дышать. Она не могла справиться с руками. И куда подевалась Джейн? Джейн говорила, они с Джо собираются на прогулку, вдохнуть глоток свежего воздуха. Нанни тоже хотела бы прогуляться, но надо было много сделать по дому — все как следует вычистить к приходу Стоны. Он любит, чтобы дома было все чисто и прибрано, а Джо увел Джейн прогуляться, подышать свежим воздухом, а только кухню отчистить — полдня уйдет.

Три переполненные пепельницы громоздились на разделочной доске. Бутылка лимонной водки «Абсолют Цитрон» стояла на кухонной стойке. Так что Джо нуждался не только в глотке свежего воздуха, но и в глотке любимого напитка. «Не трудись убирать бутылку на место, Джо. Стона сам это сделает, когда вернется. Хочешь, он нальет тебе еще? Не вставай». Стона любит, чтобы вещи были на своих местах — «уложены в трюм» — морская душа! Это же его дом. Разве это такая уж невыполнимая просьба?

И почему Виктор еще не приехал? Он из Сеула прилетел в Гонконг. А оттуда собирался вылететь вечерним рейсом. Думается, он должен был бы приехать сюда сто лет назад. Но он же вечно на работе, совсем как его отец.

Крышка на банке с майонезом прикручена так, что майонез вылез по краям и запачкал банку. Нанни закрутила крышку, ополоснула банку, и в этот момент зазвонил телефон. Звонок ее напугал. Банка выскользнула из рук и разбрызгалась в эмалированной раковине. Нанни бросилась в комнату, но Джексон повернулся к ней спиной. Брэдфорд Росс отрицательно покачал головой.

— Нет, — сказал Джексон в трубку. — Мне нужно, чтобы людей сняли с дела Роббинса, всех до одного. Наше — первостепенной важности.

Джексон уже вешал трубку, когда в дом вошел Дейв Томкинс и прямо направился к Брэдфорду Россу. Помнит ли Брэд такого-то человека, который работал в охране «Петрохима» в восьмидесятые годы? Брэд сказал, что не уверен, но немедленно велит переслать Дейву досье этого человека и его фотографию.

Вода лилась в раковину, молочного цвета жижа бурлила вокруг осколков стекла, уцелевшая верхушка банки, с крышкой и желтым ярлыком, косо торчала из горки майонеза. Нанни принялась вытаскивать осколки один за другим, но ведь у нее нет на это времени! Слишком много надо сделать. Сменить простыни. Повесить свежие полотенца в ванных. Нельзя же, чтобы Стона вернулся в дом, где все вверх дном перевернуто!