— Это носила твоя мать София, — сказал я, пока Биби пыталась пристроить перепутанные золотые украшения на лоб и шею. — Тогда, с господином Адамсоном. И больше на ней ничего не было.
Теперь золото струилось по голове и груди Биби. Блестящие воды, стекавшие по ее телу. Выглядела она потрясающе. Правда, сзади, там, где замочек, на ожерелье болталась маленькая бумажка. Ценник. На нем было написано «Новый универмаг АГ. 19.80». Я резко сорвал его — Биби, с восторгом оглядывавшая себя, ничего не заметила, — скомкал и швырнул в траву.
— Украшения Клитемнестры, — пояснил я. — Настоящие, подлинные. Господин Адамсон не был выдумщиком. Я тебе всегда это говорил.
Она кивнула:
— Вот как можно ошибиться. Он не был фантазером. — Ее выпуклые глаза сияли. Она просто светилась и была по-настоящему прекрасна.
Я почувствовал смутный испуг, сердечное беспокойство и оглянулся на виллу. Мне показалось или я увидел, как лицо господина Адамсона спряталось за углом дома?
— Все, — сказал я, — пошли отсюда.
Я поставил чемодан на прежнее место и пошел к садовой калитке. Ее никогда и не закрывали. Я помог Биби сесть в машину, открыл перед ней, как перед королевой, дверцу, правда, переднюю, но со всем почтением, которое не было наигранным. Она и впрямь выглядела королевой. И красные носки с альпинистскими ботинками ничуть не умаляли ее величия.
Когда мы проезжали мимо трамвайной остановки, она крикнула:
— Остановись! Я сяду на трамвай.
Я остановился, она вышла.
— Спасибо, — сказала она через открытое окно. — Вот. — И протянула мне пачку долларов.
— Что это?
— Твоя плата за второй день. — И направилась к остановке.
Я смотрел, как она возится с автоматом, покупая билет, а потом пришел шестнадцатый номер, современный вагон, его зеленая краска была светлее, чем у старых, и немного отливала синим. Биби вошла и села у окна. Последнее, что я видел, — профиль за окном, античное лицо, обрамленное языками пламени. Я неподвижно сидел за рулем, пока трамвай — а вместе с ним и Биби — не исчез за поворотом. Потом и я тронулся с места.
Это — конец истории про господина Адамсона. И истории про Биби. С тех пор я никого из них не видел. Или скажем так: это — почти конец. При начале настоящего конца, сегодня утром, ты ведь присутствовала. Что теперь еще будет, знают только боги.
Думаю, ты несколько удивилась, когда я (оставаясь верным себе) позвонил тебе сегодня утром в несусветную рань — в десять часов — и попросил, чтобы ты отвезла меня на моем «ситроене» на холм моего детства. Мы ведь виделись накануне, в день рождения. А проводить каждый день с дедом тебе неохота. Но сегодня ты нужна мне: чтобы отвезти меня — это ты сделала — и чтобы найти. Это ты еще сделаешь.
На самом деле я в свои девяносто четыре вожу уже не так уверенно, как в восемьдесят. Глаза подводят, да и нога уже не так быстро меняет педаль газа на тормоз. Мне бы не хотелось во время своей последней поездки задавить какого-нибудь старика, медленно плетущегося по «зебре». Тем более ребенка.
Как много лет назад, машина стояла на крошечной парковочной площадке у стены дома. Она спряталась под папоротником, плющом, ежевикой и розами. Только в нескольких местах проглядывал пыльный металл, вишнево-красный. На лобовом стекле наклеен талон о плате за пользование автобаном за 2018 год. После этого я уже, кажется, не ездил, по крайней мере по автобану. Я обрадовался, что ты помогла мне освободить машину. Правда, я тоже немного подергал за ветки, но больше для проформы. Ты сильными движениями оборвала розы и другие растения с крыши и капота машины. И как раз когда ты сдернула ковер из плюща с заднего окна, мы оба увидели кость динозавра. Одновременно.
— Вот она! — воскликнул я.
Ты знаешь, что ты ответила.
На мне был летний костюм, роскошная дизайнерская вещь одного портного из Беладжио, и мне не хотелось его испортить. Отчасти поэтому я без особого старания освобождал машину от растений. Он все еще сидит на мне безупречно, этот костюм. Светло-кремовый, почти белый, из шелка. Может быть, мне придется довольно долго ходить в нем, а я не хотел бы выглядеть, как господин Адамсон или, того хуже, Рычащий Лев. Старым мужчинам надо следить за своей внешностью внимательнее, чем молодым. Молодым к лицу и широченные брюки с потрепанной футболкой. Но зато я воткнул в свои последние волосы перо. Кость динозавра, разумеется, должна быть со мной, но она и так уже лежала в машине. Возможно, она валялась там с того дня, когда я попрощался с Биби. Во всяком случае, с тех пор я ни разу не почувствовал, что мне ее не хватает, равно как и моей складной лопатки, оставшейся в Уиндоу-Роке. Про перо все эти годы я и вовсе не вспоминал. Сегодня утром я искал его почти час, пока нашел там, куда и положил. Во втором сверху ящике письменного стола, между фотографиями. Я просмотрел несколько снимков. Молодая Сюзанна, сияющая от радости. Просто сердце разрывается. Маленькая Ноэми на качелях. Ты, очаровательный ребенок, пускающий мыльные пузыри. И Бембо с Бимбо, два здоровых малыша в двухместной коляске… Биби на фотографиях не было. Я не взял в Уиндоу-Рок фотоаппарат.
Конечно, я собрал ваши вчерашние подарки: челн от Сюзанны, пряник в форме сердца от Ноэми, рисунок Бембо и Бимбо, твой хлеб и твое вино, Анни. Испанское, «Марке де рискал» 2026 года. Я сейчас его пью — прямо из бутылки — восхитительное последнее причастие. Четырнадцать градусов, крепковато для такого жаркого дня. Но ничего.
Удивительно, что машина сразу завелась. Когда она была помоложе, то иногда капризничала. Сколько раз в зимние дни я сидел за рулем, и молился, и дрожал, и прислушивался к замирающим, заикающимся звукам, которые издавал стартер, пока мотор — ровно в тот момент, когда я терял надежду, — все-таки заводился! Облако черного дыма позади, достаточно, чтобы меня арестовали за превышение допустимой нормы выброса вредных веществ.
И в этот раз машина выпустила облако черного дыма, когда ты — я сидел рядом — вывела ее из укрытия. Но оно было не такое густое, чтобы я не смог увидеть всех, кого я любил; словно случайно, они вышли из дома проводить нас, и все четверо одной рукой прикрывали носы, а во второй держали носовые платки и махали ими. Сюзанна улыбалась, а из глаз ее лились слезы. Ноэми была в комбинезоне, потому что перекрашивала квартиру. А Бембо и Бимбо издавали ликующие вопли.
— Пока! — прокричала ты.
Я тоже помахал и улыбнулся. Кажется, и я едва сдерживал слезы.
Ты хорошо водишь, Анни. Наверное, это семейное. И Ноэми, твоя мама, водит, как таксист. Она тоже должна сказать все, что она думает, каждому, кто не дает ей проехать, или поворачивает налево, не включив поворотник. Ну точно, как ты. А вот я этого никогда не делаю. За рулем я — само спокойствие. Только иногда крикну кому-нибудь вслед: «Козел!» — редко когда позволю себе высказаться покрепче.
Итак, мы поехали по старым дорогам, через весь город, мимо вокзала, Маргаретен-парка, горы и, наконец, вверх по Киндхайтсштрассе. Прекрасная погода, роскошный день. Кстати, сегодня пятница, двадцать второе мая 2032 года.
Ты высадила меня перед воротами виллы господина Кремера. Да, с тех пор как я в последний раз ее видел, тогда, с Биби, опять прошел двадцать один год. А она стоит точно такая же, какой мы ее оставили, ничто не изменилось, так что я считаю ее вечной. Самшит аккуратно подстрижен, блестит чистая черепица, металлические ворота не заржавели. И дерево, черный кипарис, не стало ни выше, ни ниже.
— За тобой заехать? — спросила ты.
— Хорошо бы. Приезжай, когда зайдет солнце. Мне хочется еще раз увидеть заход.
— О’кей, дедушка. — Ты снова села за руль, доехала до площадки для разворота в конце улицы — туда, где стоит дом Мика, — и, быстро переключая скорости, пролетела мимо меня. Ты помахала мне и рассмеялась. Я смотрел тебе вслед. Я еще махал рукой, когда машина давно исчезла в конце улицы и не стало слышно приятного шума мотора. В другой руке я держал кость динозавра. Подарки лежали в пакете. Там же и твой диктофон.
