Когда я пришел в себя, перед глазами у меня все плыло, надо мной склонилась Белая Дама. Морщины, розовые губы, подсиненные волосы, желтые зубы. Она с интересом наблюдала за мной.

— Вы не первый, — заявила она, когда я поднял голову. — И, что странно, со всеми это случается именно в этом зале. И все рассказывают потом о предчувствии близкой смерти. У вас тоже было предчувствие близкой смерти?

— Нет, — ответил я. И кивнул невидимым гостям: — Больше этого не случится. Приятного вам вечера.

Белая Дама вопросительно посмотрел на меня.

— Вам надо выпить виски, — решила она и повела меня в первый зал, поддерживая под локоть, словно я мог опять упасть на пол. Жан подал мне виски, я выпил его одним глотком. Солодовый виски, никакого сомнения, по меньшей мере шестнадцатилетней выдержки.

Потом ко мне подбежала миссис Миллер. Она не заметила моего обморока.

— Сматываемся! — прошептала она. — Прежде чем они об этом пожалеют. Они оплатили мне целый год работы и даже ваш билет.

— Какой билет? — изумился я.

— Бизнес-класс, дружище! Я им сказала, что вы мне необходимы для исследования, которым я сейчас занимаюсь. Понимаете, там надо кое-что раскопать. Вы будете получать пятьдесят долларов в день. О’кей?

Я кивнул, не знаю почему, я кивнул даже несколько раз.

— Регистрация завтра утром, в семь тридцать. Терминал Б. «Американ эйрлайнз». Не опаздывайте.

Я попрощался с Белой Дамой, она выглядела цветущей, как сама жизнь, я хотел пожать руки и всем остальным. Но все были заняты виски — и дамы тоже — и не заметили меня. Миссис Миллер, вероятно, вышла раньше, дверь была распахнута. Однако я не нашел ее и около машины.

— Миссис Миллер? — крикнул я в ночь, но только какая-то ночная птица ответила мне из сада господина Кремера. Я вернулся в дом, сирены конечно же снова завыли, и Жан, официант, снова их выключил. Миссис Миллер я не обнаружил и в доме. Она исчезла в ночи, сказала Белая Дама, которая держала в руках тройной солодовый виски, а сама уже стала пунцово-красной. Я еще раз поблагодарил, сел в «ситроен» и поехал домой.

Я оставил на письменном столе записку Сюзанне: «Я позвоню тебе». Я и раньше все время куда-нибудь уезжал, когда еще был бессмертен или думал, что бессмертен, да, тогда я путешествовал намного чаще, чем в те годы, о которых рассказываю. И все-таки в том, что я снова уехал, не было ничего необычного. У меня ведь был мобильник. Анни, ты знаешь, что способность рано подниматься не относится к моим достоинствам, но, вот что странно, на этот раз я проснулся легко. Я был даже весел, хотя встал рано утром. Сюзанна еще спала; накануне, когда я пришел домой, она уже спала; я не решился ее будить, собрал небольшую дорожную сумку и отправился в путь. Кость динозавра я, разумеется, взял с собой, индейское перо тоже. А в последнюю минуту прикрепил к поясу свою армейскую лопатку.

Миссис Миллер стояла у входа в аэропорт, одетая, как и вчера. Только сегодня у нее был еще рюкзак, темно-серое страшилище, такие носили альпинисты, совершавшие первое восхождение на Бичхорн или пик Дюфур. Она сияла, прямо светилась, потому что смогла уговорить даму на регистрации оформить наши билеты первым классом. Не представляю, как ей это удалось; решительно у нее был талант попрошайничать.

Полет прошел приятно. Мы возлежали в пуховиках, окруженные и обслуживаемые стюардессами — шампанское и клубные сандвичи на выбор, — и приземлились, бодрые и веселые, в Фениксе, штат Аризона. Звенящая жара на летном поле, прохладный воздух в здании аэропорта. Темнокожий таможенник, дружелюбный, как дядя Том. Сказал мне «Добро пожаловать» и нашел, что мои документы в полном порядке. Это при том, что я просто сунул ему свой паспорт! Вероятно, кто-то из кружка любителей виски позвонил в Вашингтон президенту США, а тот воспользовался своим красным телефоном и распорядился, чтобы мне и миссис Миллер не чинили препятствий.

«Тойота» все еще ждала на стоянке, и вот мы катим по шоссе на север. И все время слева от нас, постепенно склоняясь к горизонту, за нами следовало солнце, сначала белое, потом желтое, а под конец — красное. За рулем собственной машины миссис Миллер выглядела как инка, мало того — как весьма компетентный инка, потому что водила она, будто лихач с Дикого Запада. Пейзаж, который я видел впервые в жизни, казался мне знакомым до мельчайших подробностей. Голые горы, каньоны из красной глины. Похожая на пустыню равнина. Сухие кусты, кактусы. То тут, то там гремучая змея, уютно устроившаяся под камнем. Через каждые два часа — бензозаправка.

Когда после Форта Лаптон мы свернули с шоссе и поехали по небольшой дороге с ухабами, миссис Миллер вытащила из пакета два сандвича, которые она прихватила в самолете, и один дала мне. Это был наш ужин. Хорошо бы еще пива. Но пива миссис Миллер не стащила.

Наконец мы выехали на засыпанную щебнем дорогу, похожую на русло ручья, которая тем не менее оказалась главной улицей и вела в центр Уиндоу-Рока. Солнце как раз зашло, когда мы остановились перед широким двухэтажным зданием. Вдоль верхнего этажа проходил балкон. Весь дом словно горел в красном солнечном свете, а ночная тень так быстро поднималась по стенам, что, пока мы шли по ступеням, дом уже полностью погрузился во тьму. Над его черным силуэтом пылало небо. Засветилась неоновая реклама. «АВАХ МОТЕ». Мотель миссис Миллер. Буквы Н, О, Л и Ь не горели. Комната миссис Миллер была на втором этаже, а я получил номер на другом конце коридора. Когда я вставил ключ в замочную скважину, миссис Миллер, возившаяся с замком, прокричала:

— До завтра! Мы пойдем к капитану Бриггсу. — Она толкнула дверь и исчезла в комнате.

Мой номер. Дерево, мрачно, воздух — сплошная пыль. Кровать почти во всю комнату. На стенах — украшения, похожие на предметы индейского быта. Мокасины, лук, всякое такое. Я поставил дорожную сумку под умывальник, распахнул балконную дверь и вышел на воздух.

Передо мной в вечерних сумерках лежала площадь, окруженная со всех сторон тенями домов. Кое-где несколько огней, ярко освещенный вход в бар — «У Джимми» или «У Джонни» — сверху я не мог разобрать, а прямо подо мной стояла «тойота» и остов какой-то машины, все четыре дверцы нараспашку, словно пассажирам было лень в последний раз закрыть их. Нигде ни одного человека, в баре тоже тихо. Только на противоположном конце площади, прислонившись к стене неуклюжего деревянного дома, сидели четыре или пять фигур. Рядком, неподвижно, почти невидимые в свете жалкой гирлянды из лампочек, висевшей над их головами. Наверняка индейцы, потому что в их волосах торчали перья. Отряд инвалидов, упрек судьбе, хотя они просто сидели и молчали. Цветная мазня на их лицах, красный узор на руках и ногах — это что, боевая раскраска? Среди них был, я только что заметил, и один белый. Он выглядел не лучше. Зверобой старых времен, которому тоже досталось как следует.

Я вытащил из кармана мобильный телефон и позвонил Сюзанне. Она не сразу взяла трубку, голос у нее был сонный.

— Я в Уиндоу-Роке, — сообщил я.

— Где? Это бар?

— Это столица навахо.

— В два часа ночи? — Она зевнула. — Надеюсь, к завтраку ты вернешься.

— Скорее всего, нет, — ответил я.

Бар — какая разница, «У Джимми» или «У Джонни» — напомнил мне, что я умираю от жажды. К счастью, у меня были доллары, потому что миссис Миллер выдала мне мою первую дневную зарплату наличными и в местной валюте. Итак, я воткнул в волосы мое индейское перо, спустился по лестнице и отправился наискосок через площадь к бару. «У Джейми», а не «У Джимми». Инвалиды перед мрачным деревянным домом — наверное, здание мэрии, резиденция городских властей — исчезли, кроме одного, индейца, который в полной боевой раскраске стоял посредине площади. Он был маленьким, пониже меня, в волосах несколько обожженных перьев, лицо залито кровью, рука покалечена. Его одежда была порвана в клочья. Что же это с ним произошло?

Индеец стоял на невысоком, всего в две ладони высотой, земляном холме, вроде плоского кургана, на котором отпечатались следы шин. Когда я остановился перед ним, он посмотрел на меня индейским взглядом, который я так хорошо знал, но прежде никогда не встречал. Непроницаемым. Я часто тренировал этот взгляд перед зеркалом, но у меня плохо получалось. Моя мать его вообще не замечала, а Мик смотрел на меня еще более непроницаемо, да так долго, что мои ресницы начинали дрожать и я не мог удержаться от смеха.