— В отличие от вас, — сказал Лоос, — я не считаю, будто некоторые привычки обусловлены самим естеством мужчины, структурой его инстинктов.

— А чем же тогда?

— Думаю, это проявление эротического бескультурья и сексуального варварства. Не спорю, во всех областях жизни торопливость и нахрапистость считаются качествами эффективными. Однако лишь медлительность достойна человека. Я хотел сказать: то, что вы считаете естественной потребностью, я рассматриваю как разновидность извращения. Что естественно для собак, вовсе не обязательно для людей.

— Не понимаю, как можно быть таким слепым или по меньшей мере наивным, — сказал я. — Вы когда-нибудь видели порнографический фильм?

— Да, — ответил Лоос, — в отеле, когда однажды по ошибке зашел в чужой номер, а там работал платный кабельный канал.

— Ну ладно, — сказал я, — вам должно быть известно, что порноиндустрия — это процветающая область экономики с миллиардными оборотами, что эти фильмы смотрят толпы мужчин, и смотрят по одной простой причине: фильмы отвечают их скрытой потребности, ибо показывают, каковы на самом деле их вкусы и о чем они мечтают — об откровенном, быстром, ничем не стесненном удовлетворении. Если бы у людей не было искреннего желания смотреть эти фильмы, если бы на них не было спроса, то не было бы и такого гигантского предложения. Неужели вы действительно думаете, что все мужчины, которые смотрят порно, — извращенцы?

Лоос посмотрел на часы, выпил, затянулся сигаретой. Потом сказал:

— Против этого нечего возразить. Вчера я уже объяснил почему. Хоть и без толку, как я теперь вижу. То, что думают и практикуют в повседневной жизни множество людей, постепенно начинает считаться нормальным, даже естественным, пусть оно будет сколь угодно патологично, извращенно или примитивно. Я хотел бы процитировать одну фразу, которая застряла у меня в голове, потому что, когда я ее услышал, меня охватил ужас. Это фраза из того самого фильма, показанного в отеле по кабельному каналу. Ее произнесла женщина, обращаясь к своему партнеру. «Ты работаешь как машина!» — крикнула она. Это должно было означать ободряющий комплимент. Если мужчина или женщина действительно мечтают об этом, если они действительно хотят столь грубым образом удовлетворить друг друга, то разве не следует назвать такие мечты и желания извращенными?

— Вы большой мастер приводить в пример всякие крайности, — сказал я. — Для меня же, если позволите повториться, дело в самом принципе. Влечение зовется влечением, поскольку влечет нас незамедлительно спариться с вожделенным объектом. «Незамедлительно» означает также без моральных тормозов, без психологических барьеров, без стыда. Это чистейшая естественная потребность. На ней строится сюжет порнофильма, именно это делает его таким заманчивым.

— У меня тоже имеется естественная потребность, — сказал Лоос. Мой бокал пуст. Закажем еще по одному?

— Безотлагательно, — ответил я. — Только у меня опять будут проблемы за рулем.

— В крайнем случае опять пойдем пешком, — сказал Лоос. И без всякого перехода продолжил: — Когда я был мальчишкой, достаточно было невинной рекламы бюстгальтера в черно-белом журнале, чтобы у меня начали гореть уши и разыгралась фантазия. В более сильных стимуляторах я не нуждался. Однако со временем стали показывать все больше и больше, началось прямо-таки засилье откровенных изображений, и люди, естественно, смотрели на них, хотя бы и мимоходом. В конце концов они привыкли к этим картинам, у многих возникла зависимость от такой пока еще безвредной кормежки. Затем появилось порно как вероятный максимальный стимул. А под занавес, незаметно направляя потребности людей в определенное русло и соответственно настраивая их глаз и вкус, им стали внушать, будто руководствуются лишь потребностями клиентов и их реальными желаниями. Издатели бульварных газет и боссы телевидения лживым, преступным образом представляют в приукрашенном виде тот чудовищный хлам, которым они пичкают массы. Сперва они ориентируют вкусы людей на безвкусицу, изо дня в день оглупляют их, а потом ссылаются на запросы публики. Они правы? Или прав все же я?

— Боюсь, ни то ни другое, — сказал я. — Спор о том, что было раньше — курица или яйцо, все еще не потерял своей увлекательности. Но вряд ли мы сможем его разрешить. Я задаюсь только одним вопросом: если человек так податлив и управляем, как вы утверждаете, то почему его так легко настроить только на плохое, только на безвкусицу, невзыскательность и примитивность на всех уровнях? Если массы охотно позволяют собой манипулировать, то можно было бы воспитать их так, чтобы они хлам считали хламом и интересовались более качественным продуктом. А затем распространять этот последний в массовом порядке — поскольку это сулило бы еще и немалую выгоду. Конечно, такого никогда не случится. Все будет по-прежнему: чем примитивней газета, тем выше тираж, чем глупее передача, тем выше рейтинг. Остается вопрос: почему так происходит, но ваш ответ на этот вопрос, вы уж простите, меня не убеждает.

— Да и меня он не вполне убеждает, — сказал Лоос. — И все же пока что он лучше вашего, во всяком случае, приятнее. По-вашему, человек уже рождается свихнувшимся или, как минимум, с неосознанным желанием свихнуться? Как педагог, я решительно не могу позволить себе такое мнение, во всяком случае, до выхода на пенсию. Нет, я не только не могу позволить себе иметь такое мнение, исходя из своего опыта, я даже фактически не имею права предполагать подобное. В школе нередко сталкиваешься с тем, что человек хочет казаться более смышленым, чем он есть на самом деле, более взыскательным и разборчивым. Налицо стремление мыслить и познавать, пусть и не каждую минуту. Я, разумеется, говорю о школьниках, а не об остальных.

— Полагаю, «остальные» — это ваши коллеги?

Лоос кивнул и на какое-то время замолчал.

Он пришел работать в школу еще зеленым юнцом, сказал он немного погодя, с тех пор его старшие и более опытные коллеги либо вымерли, либо оказались в домах престарелых и других социальных учреждениях, лечатся от болезни Альцгеймера или от последствий инсульта и ведут растительное существование, вероятно, пользуются памперсами. Притом эти коллеги (за небольшим исключением), как ему сказали, еще недавно разыгрывали из себя небожителей, выступая на бесконечных конференциях, на которых, среди прочего, шла речь о переводе неуспевающих учеников в следующий класс и о проверке выставленных отметок. «Мои отметки пересмотру не подлежат!» — даже не говорили, а орали эти учителя и вписывали в протокол свои оценки, выведенные с точностью до нескольких тысячных: очевидно, благодаря этим цифрам после запятой оценки считались непогрешимыми и незыблемыми. И эти узколобые люди, некогда бравшие на себя роль судьбы и определявшие чужое будущее, теперь, если еще живы, пребывают в сумеречном состоянии, словно дебилы, глядя в одну точку. Прямо как могущественные политики и прочие подстрекатели и демагоги прежних времен, которые сейчас либо мертвы, либо совершенно деградировали. Он, Лоос, недавно своими глазами видел нечто кошмарное, и было это в длинном коридоре приюта для престарелых, где живет его мать. Какой-то человечек семенил ему навстречу, таща за собой на трехметровом шнуре сосновую шишку. Этот старец был не кто иной, как его бывший учитель английского, вздорный, отвратительный тип, которого все ненавидели и боялись. Жертвы тиранов и подлецов должны бы находить утешение и удовлетворение в том, что их обидчики умерли или лишились рассудка. Однако раны и шрамы от этого быстрее не заживают. Впрочем, и он сам, Лоос, здесь не без вины. Ему случалось оскорблять учеников, и далеко не со всеми он был справедлив. Но поскольку он поступал так отнюдь не из желания показать свою власть, то, возможно, его бывшие ученики и ученицы, встретив его на улице со слуховым аппаратом и свисающей с носа соплей, порадуются, что судьба не покарала его как-нибудь строже.

— Однако же, господин Кларин, я снова замечаю, что ни с того ни с сего пускаюсь в длинные рассуждения, как, например, о Пенелопе. Кстати, о ней я хотел бы сказать еще словечко. Вы, конечно, предполагаете, что я сбежал от нее, ибо так повелел мне дух моей жены, или, возможно, объясняете это тем, что я, по-вашему, — безвольный раб своих инстинктов. Думаю, и то и другое в данном случае неверно. Вы не правы, когда недооцениваете инстинкт, коему требуется нечто большее, чем свежевымытое, благоухающее тело. Проблема заключалась именно в этом «большем». Его не хватало. И его отсутствие делало наши любовные игры постыдными, сколь бы ни желанны они были для Пенелопы. Не облагороженные духовной близостью, они свелись бы к простому половому сношению, в котором больше печали, чем блаженства. Итак, я сделал ошибку, когда откликнулся на призыв Пенелопы соединиться с ней под ее «звездным небом». Поймите меня правильно: у меня было к тому желание. Но наряду с этим желанием у меня было и другое, оказавшееся более сильным и, стало быть, главное, а именно: желание ощутить душевное единение и так далее и тому подобное. Зачем вы киваете? Это усугубляет мою болтливость. Забегу-ка я на минутку к себе в комнату.