В конце концов жакетки поняли, что там, под самым потолком, где их никто не замечал, они располагают неограниченным временем; в их распоряжении было всего лишь четырнадцать известных им названий песен, но этого оказалось достаточно для того, чтобы разработать методику, основанную на множестве практических наблюдений, — все это без труда можно себе вообразить.

Первый такой практикум подразумевал составление списка разных букв, присутствующих в четырнадцати названиях. Различая по отдельности и в систематическом порядке все написанные буквы, они пришли к выводу, что для алфавита (это слово они однажды слышали от Бетти) необходимо не меньше чем два с половиной десятка букв.

Развивая свою методику, они составили алфавит — не в привычном алфавитном порядке, как можно догадаться, а в порядке частоты употребления.

Таким образом, они насчитали 15 «а», по 12 «о» и «н», 11 «е», 10 «к», 7 «и», по 6 «р», «д», «п» и «л», и т. п. Так что их алфавит строился в следующем порядке: А, О, Н, Е, К, И, Р, Д, П, Л и так далее.

Чтобы решить проблему чтения, оставалось определить то, что они называли «особые случаи», то есть различия между произношением и собственно лабиринтом самого письма. Особые случаи были многочисленны: звонкие согласные, оглушающиеся в конце слов, двойные согласные, редуцированные гласные и тому подобное. Ловушки также содержались в кажущемся созвучии некоторых слов, слияниях, правилах ударения и многих других трудностях. Тогда они сообразили, что, несмотря на настойчивые попытки, сопоставления и сравнения, находясь в этом своем подвешенном или отложенном состоянии, они никогда не смогут наверняка выявить все отступления и исключения.

Они говорили себе: для того Бетти и Рафаэль и ходят в школу, — чтобы учиться. Следовательно, жакетки могли достигнуть прогресса не здесь, не в ателье мсье Альбера, а в каком-то другом месте. Да, чтобы усовершенствовать свои навыки чтения, у них был лишь один выход: покинуть улицу Тюренн. И этот вывод, разумеется, никак не противоречил их жажде отбытия.

Так что одной из них, «Не зная весны», улыбнулась удача, когда Жюли выбрала в магазине именно ее.

Обучение чтению неминуемо продолжалось, поскольку Париж, до тех пор недостижимый для ее взгляда, постепенно приоткрывался. Письменные тексты сплошь заполняли город, и уже в этом таилось некое красноречие. Маршрут автобуса № 67 между домом и работой Жюли благоприятствовал обучению, и «Не зная весны» довольно быстро научилась читать повторяющиеся слова, такие, как «Кафе», «Пивная», «Ресторан», «Табачная лавка», «Булочная»… (Хотя ее долго тревожило готическое написание, которое иногда еще используется в последнем слове). Были и другие названия, те, что выстраивались по всему пути, тянулись со всех сторон — она с трудом вникала в их смысл: «Отель Лувра», «Антиквариат», «Самаритэн», «Бель Жардиньер», «Комеди Франсез», «Сара Бернар», «Вильморен», «Белый Дрозд», «Ботанический сад», «Клиника Жоффруа-Сент-Илэра»… Да еще, конечно, названия улиц, а главное, эти странные штуки, называемые «рекламными тумбами», на которых вывешивались программы спектаклей. Поскольку ей никогда не доводилось обойти их вокруг — это сооружение было круглым, — «Не зная весны» никак не могла дочитать до конца. Тем не менее именно благодаря этим тумбам она добилась самых серьезных успехов. Так она узнала, что Роже Николя уже два года подряд выступает в театре «Европеец» в оперетте «Трепач», что труппа Гренье-Юсно ставит «Эскадронные забавы» в Театре «Ренессанс», что Даниэль Дарье будет играть в Театре «Варьете» в «Давай помечтаем» Саша Гитри, а Жозефина Бейкер — звезда представлений в «Фоли-Бержер».

Продолжим еще, потому что, похоже, все складывалось именно таким образом.

«Шампольон», кинотеатр повторного фильма, анонсировал шедевр Лео Маккери «Странный мистер Рагглз» с Чарлзом Лоутоном. И однажды вечером Жюли отправилась туда, надев «Не зная весны». Для жакетки, которая никогда прежде не бывала в кино, этот вечер обещал стать памятным. Так оно и случилось, правда, немного иначе, чем она ожидала. Поскольку фильм показывали в оригинальной версии, персонажи, разумеется, изъяснялись по-английски. Увы, «Не зная весны» ни слова не понимала на этом языке. Помимо французского, она знала несколько слов на идише — вот и все. Оставались еще субтитры — ведь жакетка умела читать! — но, сбитая с толку их быстрой сменой, она вскоре устала догонять стремительный поток бегущих по низу экрана строк. Растерянная, заблудившаяся в этой нахлынувшей на нее поспешности, она уже не могла различить ни слова. Так и не вникнув в фильм, она составила себе о нем неполное, разрозненное представление. К тому же герои перемещались в черно-белом изображении и носили одежду (действие фильма происходит в 1908 году), совсем непохожую на ту, что она видела на улицах. Впрочем, по нескольким коротким фразам «Не зная весны», кажется, догадалась, что дело как раз и было в одежде. Например: «Я чувствую, сегодня утром подойдет серый костюм». Или вот еще: «Думаю, это забавно, одеваться совершенно самостоятельно». А потом чуть дальше: «Следует одеть Флауда с головы до ног».

Кроме того, раза четыре она различила несколько восклицаний по-французски, которые, как ни странно, были вкраплены в английские диалоги:

О нет, мадам!

Да-да, мсье, минуточку.

Мсье, как изящно, как удивительно!

Я смертельно оскорблена!

В фильме рассказывалась история Мармадюка Рагглза, служащего образцового дома, последнего представителя целого поколения домашних слуг, — в Париже его проигрывают в покер, и он вынужден поменять хозяина. Великолепно владеющий искусством сохранять дистанцию между слугой и хозяином, этот старый лакей оказывается в Ред-Гэпе, в Соединенных Штатах, у нового нанимателя Эгберта Флауда.

Тот, подружившись с Рагглзом, ведет его выпить кружку пива в местный бар. Этот поступок наводит слугу на размышления — хотя пиво тут совершенно ни при чем — о другой, более справедливой жизни. И Рагглз, которого такая свобода сначала удивляет, а потом изнуряет, охвачен этим данным ему новым представлением о мире. Так что однажды, среди остолбеневших ковбоев, он окажется единственным, кто сумеет с ошеломляющей точностью повторить речь Авраама Линкольна, произнесенную в Геттисберге 19 ноября 1863 года:

«Вот уже 87 лет

наши отцы создают на этом континенте свободную нацию,

основанную на принципе равенства

между людьми.

Сейчас мы втянуты

в гражданскую войну,

которая должна показать, способна ли наша или

какая-нибудь другая нация

на выживание.

Вот мы на поле сражения в этой войне,

часть поля будет отдана упокоению тех,

кто пожертвовал собой

ради жизни нашей нации.

Справедливо и достойно сделать это живым и мертвым,

всем, кто здесь сражался

и сделал ее более священной, чем смогли бы это

сделать мы…»

Хотя у жакетки была хорошая память, этот текст тоже промелькнул так быстро, что «Не зная весны» не успела полностью понять его. Она также не понимала, почему без всяких причин лицо Жюли заливалось слезами. Впрочем, в ателье мсье Альбера ей случалось видеть слезы. Плач ее интересовал, иногда она даже воспринимала его как следствие печали, но наблюдала за ним лишь издали. Здесь, в кинотеатре «Шампольон», устроившись на плечах Жюли и располагая совсем малым опытом, она была не способна уловить смысл, который могли иметь эти слезы.

Слова Линкольна, потребовавшие от зала тишины и слез, на экране изменили лица ковбоев. Они стояли, тоже охваченные волнением и, казалось, вспоминали пятьдесят одну тысячу погибших при Геттисберге.

«…мир забудет о том, что мы здесь говорили, но никогда не забудет о том, что эти люди сделали. Это на нас, живых, он возлагает обязанность продолжить незавершенное дело, которое они так благородно начали здесь…»