Независимо от того, является ли уверенность в своих силах следствием предрассудка, в преддверии стычки это вещь неплохая. Может быть, и следует уважать врага вплоть до начала атаки; но, раз уж схватка началась, чем больше вы будете презирать его, тем лучше. Когда Диоген и Наб узнали, что снова придется заняться тем, что недавно было с успехом проделано, ни один из негров даже бровью не повел. Диоген, как и Наб, плавал на «Кризисе» и там приобрел английские понятия о французской «доблести» на море, а что до моего собственного слуги, он без всяких уговоров пошел бы туда, «куда масса Майл изволить повести».
— Это всего лишь французы, — философским тоном изрек Диоген, — а французы — все равно что дети.
Я не стал разубеждать его, хотя и понимал всю нелепость такого утверждения. Велев обоим нашим сторонникам быть наготове на случай атаки, мы с Марблом оставили их, чтобы придумать план и приступить к его исполнению. Что бы мы ни задумали, нужно было действовать в эту ночь; у нас были основания предполагать, что на следующий день судно прибудет в какой-либо порт.
Капитана призовой команды звали Легро. Он не очень подходил для своей должности; это был маленький, сухой, желтолицый тип отнюдь не богатырского сложения. Тем не менее, в отличие от Сеннита, он был сама бдительность и деловитость. Он ни разу не покинул палубу, и, поскольку до берега было уже недалеко, я предчувствовал, что нам придется провести в его обществе всю ночь. Следовательно, нужно было как-то сообразовать это обстоятельство с нашими расчетами. И это еще не все — необходимо было соблюдать особую осторожность, ведь мы подошли так близко к берегу, что теперь нас мог захватить другой французский крейсер, даже если бы мы ушли от этого. Итак, главное для нас было действовать крайне осторожно, и, прекрасно сознавая все это, мы с Марблом разошлись якобы для того, чтобы отправиться спать.
Месье Легро не взял под свой надзор ни каюты, ни все прочие помещения в трюме. Он следил только за ходом судна. Он так боялся встретиться с каким-нибудь английским крейсером, что постоянно был настороже, его взгляд неустанно скользил по горизонту, насколько позволяла сгущавшаяся тьма. Я и сам не сомкнул глаз, прокрадываясь из каюты к сходному трапу по меньшей мере раз десять за ночь, надеясь застать его спящим, но всякий раз я видел, как он, вооруженный до зубов, быстрыми шагами ходит взад и вперед по шканцам, будто не знает усталости и не подвержен никаким человеческим слабостям. Нечего было и пытаться застать его врасплох; обессилев, мы с Марблом крепко уснули около трех часов утра. Что касается наших негров, они проспали всю ночь, так и не дождавшись сигнала к наступлению. Особенно Наб не чувствовал никакой ответственности, что свойственно рабам; он относился к передвижениям судна так же безразлично, как люди относятся к вращению Земли, будучи ее пассажирами.
Было уже десять часов, когда я пробудился, бодрый, но в невеселом расположении духа. Марбл все еще похрапывал в своей койке, и я принужден был разбудить его. Я отметил, что дует легкий ветер и что судно набрало хороший ход, а по его крену я понял, что оно идет в бейдевинд. Моряк обыкновенно за одну-две минуты набрасывает свою просторную робу; не замешкались мы и на этот раз. Между делом помощник нечаянно бросил взгляд из окон каюты, которые были растворены по случаю теплой погоды — и давали хороший обзор нашим тылам.
— Ей-богу, Майлз! — воскликнул Марбл. — За нами погоня! Вот почему месье Ребро так суетится в это прекрасное утро. За нами фрегат, или мое имя не Олоф Марбл.
В самом деле, за кормой «Рассвета» шел фрегат. Он был примерно в двух лигах от нас и походил на пирамидальное облако, летящее по воде, — столько он нес парусов. Скорее всего, это был «англичанин»: они крейсировали по этой территории, а наша призовая команда явно удирала от него. В те дни ни одно французское военное судно нигде не задерживалось надолго, ибо у него было столько врагов, что его почти сразу же начинали преследовать. Уяснив для себя эти обстоятельства, мы с Марблом вышли на палубу.
Первым делом я взглянул вперед. К моему глубокому разочарованию, в трех лигах от нас простиралась земля. С северо-востока дул свежий ветер, и месье Легро, похоже, держал курс на группу островов, видневшихся на подветренной скуле. О Бресте не могло быть и речи; нам ничего более не оставалось, как попытаться подойти к этим островам, прежде чем преследователь настигнет нас. Французы были явно встревожены; воображение живо рисовало им английскую плавучую тюрьму со всеми ее ужасами. Месье Легро пронзительным криком отдавал по двадцать приказов в минуту, а остальные шестнадцать человек подняли такой переполох, словно их была целая тысяча. Боже мой! Какой стоял гам — и из-за чего? На судне имелись все паруса, какие только могли забирать ветер. Я чувствовал себя как араб, владеющий самой диковинной кобылицей в пустыне; вот на негодной лошади он догоняет вора, укравшего ее, потому что негодяй не знает секрета, как заставить ее скакать быстрее. «Ущипни ее за правое ухо, не то я догоню тебя», — кричит араб; и я раз двадцать порывался установить более выгодным образом паруса и поставить Наба у штурвала, чтобы избежать позора и не быть настигнутым фрегатом. Однако для меня этот повторный захват «Рассвета» мог обернуться удачей, и я предпочел не вмешиваться. Наших новых захватчиков нам наверняка удалось бы запутать, тогда как, если месье Легро после пережитого волнения прибудет в какой-нибудь порт, нам придется оставить всякую надежду.
Спустя немногим более часа «Рассвет» начал убавлять парусов, устанавливая к ветру марсели и брамсели — в полумиле от судна показались скалы. Нас встретила большая лодка; она подошла к борту, как только ее пассажиры определили, кто мы. В ней сидели рыбаки, они были так хорошо знакомы со всеми передвижениями в прибрежных водах, что поняли, в чем дело, как только установили принадлежность судна. На них, конечно, обрушился град вопросов относительно того, можно ли провести «Рассвет» сквозь какой-нибудь из проливов между скалами. Месье Легро был весьма озадачен, когда услышал, что его спасение зависит только от того, достаточна ли глубина в ближайшем проливе — а этого, как признались рыбаки, они не ведали. Когда лодка подошла к нам, невыносимый шум и неразбериха на борту только усилились. Все это время фрегат быстро приближался, и через полчаса он несомненно оказался бы на расстоянии пушечного выстрела. Все-таки в погоне есть что-то пьянящее. Зная, что в руках французов я вовсе не могу рассчитывать на справедливость, я все же ощущал непреодолимое желание ускользнуть от «англичанина». Понимая, что нельзя терять времени, я живо обратился к месье Легро, предложив ему отправиться вместе со мной в рыбацкой лодке и исследовать пролив самим. При надлежащей ловкости можно было управиться с этим за пятнадцать минут, тогда мы бы поняли, вести ли сквозь него судно или прибиться к скале и попытаться затем спасти все, что можно из груза с помощью лихтеров.
На борту судна не может быть никакого порядка без хладнокровия, тишины и подчинения старшему по званию. Суетливый моряк, как правило, плохой моряк; после приобретения общих знаний и навыков невозмутимость и спокойствие совершенно необходимы в этом ремесле. Ни один настоящий офицер никогда не поднимет шума, разве повысит голос, когда рев стихий мешает слышать его. В те дни даже на французских военных судах не знали такого важного секрета, что уж говорить о каперах. Гам, стоявший у трапа с подветренного борта «Рассвета», я могу уподобить только тому, который поднимают фламандские торговки рыбой, когда к берегу причаливают лодки с их товаром. Сравнивать гвалт на Биллингсгейтnote 101 с криками этих женщин — значит допустить вопиющую несправедливость в отношении фламандских женщин, ведь английское хладнокровие не сравнить с фламандским. Как только я изложил свой план, раздались бурные возгласы одобрения, и матросы с капера кубарем посыпались в лодку, не соблюдая порядка и даже не дожидаясь приказа. Этот поток унес и месье Легро, а когда рыбаки отчалили, на судне осталось только три француза — всех прочих, влекомых горячим желанием принести пользу напополам со страхом английской плавучей тюрьмы, как ветром сдуло.
