— Уходи отсюда, Орхидея. Просто уходи. Мне придется общаться с тобой в театре по необходимости, но, что касается лично меня… между нами все кончено, у тебя мораль потаскухи.

— Ты же не всерьез?

— Дверь там, Орхидея. Выйди из нее и больше никогда не приходи ко мне со своими мерзкими просьбами об «одолжении».

Совершенно сбитая с толку, Орхидея встала и, спотыкаясь, побрела по гостиной.

— Пожалуйста, — начала она, остановившись у двери, — я действительно очень сожалею.

— Уходи, — взволнованно повторила Валентина, слова звучали с надрывом, — слишком поздно для сожалений.

Орхидея вернулась домой в отвратительном настроении. Она открыла набор из четырех замков и вошла в загроможденную вещами квартиру. Горничная убрала ее только три дня назад, но уже накопились груды сброшенного белья, сценариев и кипы бумаги.

Она вбежала в спальню и бросилась на незастеленную постель. Красные атласные простыни, казалось, насмехались над ней своей скользящей чувственностью. Орхидея перевернулась на спину, плечи ее сотрясались от рыданий.

На следующее утро Пичис после разговора по телефону с Валентиной, нахмурившись, повесила трубку и повернулась к мужу.

— Они снова поссорились, — сказала она Эдгару, который, растянувшись в постели, пил свой утренний кофе и читал воскресную газету.

— М-м-м, — промычал он.

— Раньше я думала, они ссорятся из-за одержимости Орхидеи стать звездой. А сейчас не знаю. Орхидея провоцирует Валентину, но иногда мне кажется, что Вэл тоже обостряет отношения. Возможно, они слишком зависели друг от друга, — размышляла вслух Пичис. — Может, все эти ссоры происходят оттого, что они взрослеют и становятся личностями.

— И вполне возможно, что я — Питер Пэн, — сказал Эдгар, шурша газетными листами. — Полагаю, сейчас ты опять намерена стать миротворцем. Просто оставь их в покое, хорошо? Они сами уладят свои ссоры.

— Да, к тому времени, когда им исполнится по пятьдесят, — вспыхнула она. — Я не хочу, чтобы так продолжалось еще лет двадцать. Это было бы ужасно. — Она протянула руку к телефону и набрала номер Орхидеи.

— Я не станумириться с ней, — огрызнулась Орхидея за ленчем в этот день.

— Я не прошу тебя помириться с ней. Просто… пойми, что у тебя есть собственные замечательные качества. — Пичис пустилась в двадцатиминутный диалог, перечисляя все достоинства Орхидеи, но, увидев холодные глаза дочери, поняла, что не достигла цели.

— Ты считаешь, что я просто завидую, не так ли? — побагровев, наконец спросила Орхидея. — Ты считаешь, что у меня принижено чувство собственного достоинства? — усмехнулась она. — У тебя такое мнение, Пичис?

— Я просто хочу, чтобы вы, девочки, покончили с этим смешным ребяческим конфликтом.

— И как, по твоему мнению, я должна закончить его? Лечь ниц перед звездой? Или поцеловать ей задницу? Я не собираюсь…

— Ладно, — сердито сказала Пичис, теряя терпение. — Магазин «Ван Клиф и Арнелис» неподалеку отсюда. Почему бы тебе не пойти и не купить ей что-нибудь красивое, выгравировав свои извинения? Валентина любит ювелирные украшения.

— Извинения? О конечно! О да, я сейчас же сделаю это. Прямо сейчас побегу и куплю булавку с голубыми орхидеями, чтобы увековечить ту низость, которую она совершила по отношению ко мне!

Несколько минут Орхидея смотрела с усмешкой, затем опустила голову и принялась быстро есть. Пичис вздохнула с облегчением. По крайней мере, Орхидея начала слушать.

— И еще одно, — добавила она, — Джул Стайн на следующей неделе дает небольшой званый обед, чтобы показать свою новую двухэтажную квартиру. Он хочет, чтобы и ты пришла вместе с папой Эдгаром и со мной. Мы пробудем в городе несколько недель.

— Обед? — пробормотала Орхидея, набивая рот спагетти. — Джул Стайн? Сто лет его не видела. Не знаю…

— Он пригласил очень интересных гостей, — твердо продолжала Пичис, — и когда ты будешь там, осмотрись повнимательнее. Я хочу, чтобы ты сосчитала все «Тони», «Грэмми» и другие награды, которые он получил. Может, и ты завоюешь одну из таких наград, Орхидея, если «Доктор Живаго» станет…

— Я не хочу говорить об этом сейчас, — сердито проворчала Орхидея. — И мне не с кем пойти.

— А если тебя будет сопровождать Михаил? — предложила Пичис.

— Но я едва его знаю. Он почти не разговаривает со мной.

— Я позвоню ему, — пообещала Пичис.

Орхидея несколько дней мучилась, размышляя, как нарядиться для встречи с Михаилом. Выглядеть ли ей суперсексуально и шикарно? Но он кажется таким консервативным и может счесть ее чрезмерно вульгарной.

Наконец она остановилась на простом серовато-бежевом шелковом платье. Оно облегало ее фигуру, обрисовывая изящные линии. Надела изумительную, золотую с бриллиантом брошь в форме лотоса, которую приобрела на аукционе, и несколько золотых браслетов на запястья.

Час спустя, когда раздался звонок, она бросилась к двери, затем остановилась и повернулась к зеркалу, в последнюю минуту с тревогой осматривая себя.

Снова зазвенел звонок.

— Иду! Иду! — закричала она, с волнением нажимая на кнопку.

— Я не знаю никого из этих людей, — сказал ей Михаил, когда они вышли из такси у Дакоты. Был восхитительный августовский вечер, желтый свет лениво струился между зданий.

— Ваши американские знаменитости. Вы все их знаете, а для нас в России они просто не существуют.

Орхидея испытывала легкое потрясение.

— Давайте… давайте… идем, — дрожащим голосом предложила она, снова ощущая приступ застенчивости. Она мечтала об этом мужчине все дни напролет, а в его присутствии не могла даже поддержать разговор.

В квартире на десятом этаже их приветствовал Джул Стайн у парадной двери. Пичис и Эдгар уже прибыли, у Валентины заболел ребенок, и она не смогла приехать.

Высокая актриса, похожая на Анжелику Хьюстон, отвела Михаила в сторону, предоставив Орхидею самой себе. Ее тотчас же вовлекли в обычную предобеденную болтовню. Она изо всех сил старалась непринужденно говорить о «Докторе Живаго» и планах на будущее, но ее взгляд повсюду следовал за Михаилом.

Орхидея забрела в затемненную музыкальную комнату, где в полумраке поблескивал огромный «Стенвей». На стенах разместились фотографии и сувениры.

Стиснув зубы, смотрела она на награды, увенчавшие удачную карьеру в шоу-бизнесе. Пришла пора посмотреть фактам в лицо. Она яростно пробиралась по жизни, используя мужчин как косметические салфетки и наконец нашла единственного стоящего, но так испугалась, что не в состоянии заставить себя приблизиться к нему, потому что боялась потерпеть неудачу. Может, ей стоит подождать Дня Сэйди Хокинс, когда женщина сама может сделать предложение мужчине.

— У вас очень печальные глаза, — раздался голос Михаила у нее за спиной.

— Вы всегда так пугаете людей?

— Извините. Мне тоже захотелось побыть одному. Поэтому я пришел сюда, но если вы предпочитаете остаться в одиночестве…

— Нет! — воскликнула она, так как он, казалось, уже был готов уйти. — Я только что думала о том, что построила всю свою жизнь на ошибках, а теперь, когда мне так хочется поступать правильно, я, кажется, не знаю, как. Посмотрите туда, — она показала на сверкавшие, словно драгоценные камне, огни Нью-Йорка, — все эти люди вовлечены в свои крошечные миры, и я тоже вовлечена в свой. Мне бы хотелось…

Она в ужасе замолкла. Зачем она говорит все это человеку, которого едва знает?

— Да? — мягко спросил он.

К своему полному замешательству она заплакала.

— Я всегдахотела чего-то. Только иногда не знала, чего именно. Иногда я думала, что должна стать рок-певицей, иногда — кинозвездой, иногда… — слезы грозили перерасти в рыдания. — Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!

Михаил бережно обхватил ее талию руками.

— Ты можешь говорить со мной, Орхидея. Если хочешь. Нет такой боли, которой я бы не испытал. Я принимал решения… делал ужасные ошибки, намного хуже, чем ты можешь себе представить.