Голова мальчика, словно от удара, откинулась назад.

— Ты должен где-то жить, нужно, чтобы кто-то о тебе заботился, чтобы ты вырос большим и сильным, — мягко продолжал Петров. — Я сделаю это для тебя, Миша. Я усыновлю тебя и обеспечу всем необходимым.

Потрясенный ребенок смотрел на него, пытаясь отрицательно покачать головой, но морфий уже начал действовать, и он смог только пошевелиться. Вскоре мальчик тяжело опустился на временно установленную полку поезда и чуть слышно захрапел.

Петров с чувством собственника смотрел на спящего ребенка. Но как быть с матерью?

Покинув купе, где спал его маленький питомец, он задвинул дверь и встал перед ней, охраняя помещение от вторжения. Он начал составлять план со знанием дела. Во-первых, нужно сказать Наде Сандовской, что ее сын умер — стал жертвой обвала. Во-вторых, поскольку женщина тоже возвращается в Москву, он должен принять меры, чтобы она случайно не встретилась с мальчиком.

Он прикрыл глаза и, потирая обмороженные пальцы, обдумывал, что предпринять. Он мог ее привлечь «за политические действия, направленные против безопасности государства». Беззащитная и беспомощная, она к тому же была вдовой диссидента, запятнанной и находящейся на подозрении. Но нет. Она даровала ему своего сына. Теперь он сделает ей подарок. Ее жизнь!

Он пытался припомнить все разговоры между матерью и близнецами, которые слышал в течение двух дней пути. И затем его осенило: она образованная, рассказывала детям сказки по-французски. Какая удача! Есть способ — да. Он найдет для нее работу за пределами Москвы.

Спасшиеся пассажиры провели ночь в битком набитом вагоне. Тепло скученных тел вызывало в них чувство покоя, а на следующее утро их отвезли на грузовике назад, в Тбилиси.

— Мне очень жаль, — сказал Петров. — Вашего сына не нашли, очевидно, его засыпало лавиной.

Надя пристально смотрела на него, и ее лицо медленно бледнело.

— О нет… пожалуйста, пожалуйста…

— Он не умер! — закричала Валя, ее маленькие руки стиснули голубого плюшевого мишку с удивительной силой.

— Он умер, — сурово повторил Петров, отводя от них взгляд. — И похоронен под миллионом тонн снега. Мне очень жаль. Действительно жаль.

Тбилиси был покрыт толстым слоем снега. Государственные здания, театры, учреждения культуры украшали статуи, обсаженные платанами улицы носили такие названия, как бульвар Руставели, улица Ленина и площадь Героев. Погруженная в раздумье снежная масса горы Мтацминда возвышалась над «старым городом» с его руинами замка четвертого века. Несмотря на свое горе, Валя с любопытством смотрела на древние, шестого века, церкви, когда их грузовик проезжал по улицам, булыжник которых был настолько стар, что почернел.

Спасшихся пассажиров поместили в гостиницу «Сакартвело» на улице Меликишвили.

Надя с дочерью обосновались в маленькой, убогой комнатенке на третьем этаже, выходящей на задворки. За их комнату заплатил какой-то таинственный благодетель.

— Мама! Мамочка! — молила Валентина. Она взяла дешевую щетку для волос, которую они, постояв в очереди, купили в маленьком магазинчике, и стала расчесывать волосы матери. — Мама, пожалуйста, не плачь больше сегодня.

— Извини, дорогая, — сказала Надя, пытаясь вытереть слезы:

— Мама… что теперь будет с нами?

— Не знаю, Валя, но я позабочусь о нас, найду способ. Я думала…

— Мы вернемся в свою квартиру? — спрашивала Валентина.

— Нет. Мы не можем.

— Но… как Миша узнает, где нас найти, если мы не вернемся на прежнее место? — спросила Валентина, и голос ее задрожал.

— Валентина. Он умер, малыш.

— Тот дядька наврал. Я знаю, он жив.

— Душа моя, — прошептала Надя, посадив девочку на колени, прижав к себе и тихо покачиваясь взад и вперед. Навязчивая идея дочери беспокоила ее. — Дорогая, мы всегда будем помнить и любить Мишу. Мы будем думать о нем каждый день и молиться каждую ночь. Мы никогда не забудем твоего брата.

На четвертый день офицер в форме КГБ доставил им сообщение. Как только он ушел, Надя развернула сложенную бумагу и прочла: «Позвоните мне по возвращении в Москву, так как у меня есть для вас работа, которая, как мне кажется, понравится вам, и вы сможете применить свое знание иностранных языков. Прилагаю билеты на поезд для вас и вашей дочери. Майор Владимир Осипович Петров».

Она уставилась на неразборчивый почерк, который почти невозможно было разобрать, и сердце ее заколотилось от ужаса. Эта записка делала все предельно ясным. Он намерен найти ей работу и заставить ее чувствовать себя обязанной. Он рассчитывает, что она станет его любовницей. Да, такова судьба одиноких женщин.

Она перечитала послание. «Применить свое знание языков…» Это, наверное, быть переводчиком, возможно для работы с иностранными туристами, и, если ей фантастически повезет, с привилегией путешествовать. Путешествовать. Мозг ее заработал. Казалось, впервые появился маленький проблеск надежды.

— Мама, в чем дело? Что в письме? — спросила Валя, отвлекая ее от беспорядочных мыслей.

— Здесь говорится… ну, говорится… — голос Нади прервался, когда ее взгляд упал на присланные Петровым билеты. — Да, здесь говорится, что он даст мне работу.

В другом поезде Петров и его новый «сын» Михаил тащились по окрестностям Москвы. Цвет воздуха изменился и казался теперь более серым, небо над головой заполнилось тяжелыми снеговыми облаками.

В противоположность хмурому московскому дню Петров пребывал в превосходном настроении. У него есть сын! Он не сомневался, что его жена Ирина, бездетная после нескольких выкидышей, будет счастлива. Его сын… их сын… поступит в военную академию. Он смышленый, уже достаточно высокий для своего возраста, а когда вырастет, возможно, достигнет метра восьмидесяти, а то и выше. Прекрасный экземпляр с точки зрения физиологии. Да, относительно этого нет никаких вопросов! И упрямый. Этим качеством Петров восхищался, даже когда оно досаждало. К счастью, сейчас, с загипсованной во всю длину ногой, Миша едва ли мог от него убежать.

Мальчик все еще пребывал в глубоком горе и почти не разговаривал с тех пор, как они покинули Тбилиси, ничего не ел, а только пил, и то, когда его заставляли. Лицо Миши осунулось, и тени пролегли под глазами. Однажды, во сне, он кричал и звал свою сестру-двойняшку.

— Миша, — сказал Петров, протягивая ему пакет с горячими пончиками и апельсинами, которые купил на станции, — настоящий деликатес. — Пожалуйста, сынок. Пожалуйста, съешь что-нибудь.

Михаил голодно вдохнул запах фруктов, но не шелохнулся.

Приближаясь к Подольску, поезд замедлил ход. Петров увидел на платформе женщину с корзинкой, в которой копошились три или четыре нечистокровных борзых щенка. Он импульсивно встал и сказал Михаилу, что сейчас вернется.

На платформе ему пришлось проталкиваться сквозь толпу встречающих и провожающих, которые обменивались друг с другом типичными для русских крепкими объятиями и поцелуями. Уже на бегу извлекал из кармана деньги.

— Я хочу купить этих щенков, — отрывисто бросил он женщине. — Всех.

Он сунул десять рублей ей в руку и взял корзину. Шестинедельные щенки были хорошо откормленными. Когда он взял в руки корзину, самый крупный из них открыл глаза и издал резкий короткий лай. Петров со своей драгоценной ношей поспешил к вагону.

Войдя в купе, он вывалил содержимое корзины Мише на колени. Щенки завозились, повизгивая и сопя, а один из них умудрился подпрыгнуть и лизнуть Мишу в лицо. На мгновение мальчик заколебался, но, когда энергичный щенок снова лизнул его, лицо Миши смягчилось.

— Что, это для меня? — спросил тихо Миша.

— Если хочешь.

Миша ничего не ответил, но его глаза утратили прежнюю враждебность. Он поднял самого толстого щенка и поднес к лицу, позволяя облизывать себе щеки.

Понаблюдав несколько минут, как мальчик играет со щенками, Петров удовлетворенно откинулся на сиденье. Он надеялся, что этим вечером Михаил съест не только апельсины, но и ужин.