— Тебе помочь?

— Не надо.

Мылся он долго и неторопливо, а ей так хотелось поговорить, узнать, что случилось, почему он не позвонил. Правда, как задать эти вопросы, чтобы не показались они фальшивыми, она еще не знала, но, не уйди он в ванную, они давно слетели бы у нее с языка. А теперь его усталый вид, отчужденность — видимо, он догадался, что она приготовилась к разговору, и не хотел его — сдерживали.

Когда он вышел, посвежевший, будто смыв вместе с потом и пылью усталость, она решилась:

— Хочешь кофе?

— Чашечку можно.

Наталья включила газ, поставила кофеварку и пригласила его на кухню.

— Посиди здесь. Расскажи, где был, что видел.

— Разве тебе дежурный диспетчер не звонил?

— Звонил. После того как я надоела ему своими звонками.

— Афганец нарушил связь, — виновато сказал Николай. — Мы тоже долгое время не могли дозвониться. А потом… это же не Москва и даже не Белозерск. Кстати, сейчас самая трудная пора, может, домой съездишь, дочурку проведаешь?

Его предложение удивило ее: что это, очередная жалость или он наконец решился?..

— По Аленке я соскучилась, но почему ты предлагаешь именно теперь?

— Я тебе объяснил. И у меня начинается серьезная работа.

— Разве я тебе мешаю?

— Так будет лучше для нас обоих.

— Все-таки ты не простил?

— Я забыл о прошлом, как о дурном сне. Но кое-кто считает, что я приехал сюда за длинным рублем и не желаю поступиться семейными благами, тебя за собой таскаю, мучаю.

— Сташенков?

— Какая разница. Только я один…

— А Вихлянцев?

— У него другая служба и другое положение.

— Мало ли кто что думает! На каждый роток не накинешь платок.

— И все-таки я тебя прошу.

— Хорошо, я поеду. Но поверь — мне не хочется уезжать.

Отъезд Натальи не облегчил душевного состояния Николая, как он надеялся, наоборот, без нее он почувствовал себя неприкаянным — дома давили стены, а на службе встречи со Сташенковым, который после вынужденной посадки и нагоняя от начальника центра еще откровеннее предъявлял претензии к Николаю, отчитывал его за малейшую оплошность, гонял на предполетной подготовке и на разборе полетов, сосредоточивал на нем все внимание, выставляя его как жалобщика, неженку.

Николай терпел, не вступал в пререкания, догадываясь, что майор того и добивается, чтобы при случае был повод выпроводить его из отряда как нерадивого и мало пригодного для испытательской работы летчика.

Однажды на розыгрыше полетов он вернулся к вопросу, непосредственно касающемуся действий Николая во время афганца:

— Вы (все-таки Николай заставил его обращаться на «вы») подходите к полигону. Задание: бомбометание с большой высоты и с малой. Вам передают штормовое предупреждение: пыльная буря движется со скоростью семьдесят километров в час в сторону аэродрома, где вы должны производить посадку. Если делать все три захода на бомбометание, пыльная буря закроет аэродром. Ваше решение?

Николай сразу понял, куда клонит командир отряда, и постарался объяснить летчикам, почему он так поступил:

— Поскольку бомбометание экспериментальное и задействовано немало людских и технических средств, буду выполнять задание согласно плану.

— Садитесь, — махнул майор рукой, выражая безнадежность. — Бездумное усердие равно безрассудной храбрости — много шума и мало проку. Конечно, престижнее выглядеть в глазах товарищей этаким смельчаком, ухарем, но ставить во имя этого под угрозу жизнь экипажа и самолета никому не позволено. Надеюсь, всем это понятно?

— Но разрешите, — хотел возразить Николай: пыльная буря никакой опасности экипажу и самолету не представляла — запасные аэродромы были открыты, но Сташенков прервал:

— Не разрешаю. Дискутировать в курилке будете.

А вчера снова напомнил о звонке Николая генералу:

— …Экипаж по метеоусловиям посажен на запасной аэродром, телефонная связь отсутствует, проходимость радиоволн минимальная. Зарядная аккумуляторная отсутствует. Ваши действия? — Обвел присутствующих летчиков взглядом. Остановился на Николае. — Прошу, товарищ Громадин, поделитесь опытом.

Николай встал, чувствуя, как кровь ударила в голову и грудь: сколько он еще будет мучить и чего он добивается? Но взял себя в руки и как можно спокойнее ответил:

— Чтобы сэкономить энергию аккумулятора, подожду, пока улучшится проходимость радиоволн, затем обращусь за указаниями к тому начальнику, который оперативнее решит вопрос возвращения на свой аэродром.

— В таком случае надо прямо к главкому, — съязвил Сташенков.

— Можно и к главкому, если другого выхода нет, — подтвердил Николай.

Командир отряда набычил шею, прошелся вдоль стены, увешанной схемами разных тактических приемов атак наземных и воздушных целей, остановился посередине класса.

— У главкома только и дел, чтобы каждому дитяти носы вытирати. Я уже объяснял вам, уважаемый Николай Петрович, в испытательском деле нужен думающий летчик, умеющий самостоятельно оценивать обстановку и принимать грамотные решения…

По тому, как он продуманно и методично осуществлял свой план выживания строптивого подчиненного, Николай понял, насколько он коварен и мстителен. Спустя несколько дней Сташенков изменил тактику, вдруг стал планировать Николаю полет за полетом. А однажды объявил:

— Запланируйте на завтра полет с правого сиденья. Слетаю с вами и дам допуск к инструкторской работе. Один я не справлюсь.

В обязанности командира отряда входила проверка летчиков к полетам ночью, в облаках, которые бывали здесь преимущественно весной и осенью, после длительных перерывов. До приезда Николая Сташенкову помогал предшественник, уехавший по замене. В отряде были другие опытные летчики. Почему Сташенков предпочтение отдал Николаю? Хочет примирения? Такие честолюбивые люди, у которых гордыня превалирует над здравым смыслом, вряд ли пойдут на уступки. Что же тогда?..

Вскоре Николай понял что. Инструкторские права и обязанности ничего, кроме лишних хлопот и нервотрепки, не давали, зато отнимали уйму времени и самостоятельные полеты на испытание новой техники, за которые хорошо платили; от инструкторских «привилегий» все открещивались как от наказания. Николаю же отказываться не было оснований, да и отказ еще более убедил бы Сташенкова, что Николай напросился в пустыню за длинным рублем.

Майор слетал с ним и сказал с улыбкой:

— Поздравляю. Теперь вы моя правая рука. Надеюсь, оправдаете доверие.

От Николая не укрылась насмешка в глазах. Но приказ начальника — закон для подчиненного…

Инструкторские полеты особенно не докучали, их было немного, но кроме них Сташенков посылал Николая то за почтой в Кызыл-Бурун, то за запчастями на завод, то заставлял облетывать после ремонта самолеты. Давал «чистый» налет, чтобы в конце года не упрекнули его за неравномерную нагрузку. Зато и получка тоже была «чистая» — только за должность и звание. И ни копейки испытательских. Николая это не расстраивало: Наталье и Аленке хватает, а он в столовой питается. Но расстроило членов экипажа, и после получки штурман заявил Николаю:

— Слишком дорого, товарищ командир, обходится нам ваше психологическое несоответствие со Сташенковым. Обижайтесь не обижайтесь, а мы вынуждены проситься в другой экипаж.

И Николаю пришлось летать с другими людьми. Штатного экипажа у него, по существу, не было, что являлось нарушением Наставления по производству полетов. Как-то Николай напомнил об этом командиру отряда.

— У нас особые задания, и разрешается выполнять их нештатным экипажем, — парировал Сташенков.

— Но не каждый раз, — возразил Николай.

— А кого я вам дам, если с вами не хотят летать? — отрезал Сташенков. И спросил: — Кто желает в экипаж Громадина?

У Николая от стыда заполыхало лицо — с ним не хотят летать: к кому он ни поворачивался, те опускали глаза.

Сташенков торжествовал — вот чего он добился!