Эта радость даже заслоняла радость от неожиданного и лестного повышения по службе, которое сулило прямые и немалые выгоды. Во-первых, бабок теперь он будет получать в два раза больше прежнего, во-вторых, авторитет…
Авторитет, — да, вот что, пожалуй, главнее всего! Пусть теперь вякнет что-нибудь Тыква, козел позорный… То-то ему досадно будет, гниде, когда узнает, как его, Тимоню, оценил Ферапонт!
И эта предполагаемая досада Тыквы была особенно приятна Тимоне, так приятна, что он, сидя за столиком и, представив удрученную рожу Тыквы, вдруг расхохотался, дрыгнул ногой и нечаянно опрокинул пластмассовую кружку с пивом на стол.
— Ты чё там, Тимоня? — оторвавшись от игрового автомата, крикнул Конопля. — Чё балдеешь?
— Да это… Анекдот вспомнил, — отозвался Тимоня, вскакивая и отряхивая брюки от струек пива, пролившихся со стола.
Затем искоса взглянул на разделяющих с ним досуг сотоварищей: Конопля помаленьку играл, Горыныч же большей частью сидел рядом и наблюдал за тем, как вертятся разноцветные диски и качал головой, время от времени матерясь по-черному, когда выпадала особенная удача. Они тоже пили пиво, правда, безалкогольное. Это кафе было закреплено за их звеном, и здесь они собирали дань.
— Во, пруха, Горыныч! — потирая руки, говорил Конопля, кивая на металлический поддон автомата, засыпанный жетонами. — Давай тоже поиграй. Хочешь, мы тебе вон тот автомат настроим…
Прижимистый осторожный Горыныч как всегда отнекивался:
— Азарта нет, Конопель. И потом я это железо не уважаю, в натуре. С него не спросишь, если чё… Я больше в нарды, в карты, в честные игры…
Принято думать, что игровой автомат в конце концов обязательно облапошит азартного лоха, ибо устроен именно с этой целью, но Конопля никогда не оставался в накладе и даже сделал из этого небольшой, а главное, регулярный приварок к своим доходам. Мастер Валера что-то подкручивал в недрах аппарата, и на некоторое время коварный механизм глупел, начиная сорить деньгами. Единственное, что нужно было делать, это не зарываться и соблюдать меру, а потому, поставив сотни четыре, Конопля к концу игры уносил восемьсот, а на большее не зарился.
Приятели сквозь пальцы смотрели на эти забавы, не совсем, впрочем, законные, ибо по логике вещей подобного рода доход также квалифицировался как дивиденд с точки и был бы обязан отчисляться на общак. Существовал в этом, конечно, и спорный элемент, однако Горыныч, зная, что дискуссии Ферапонт не любит и заканчивает их выстрелом в упор, на всякий случай обезопасил себя, поставив шефа в известность о шалостях товарища. Ферапонт никаких воспитательных мер покуда принимать не стал, лишь глубокомысленно обронил: “Ничего, пусть пока зарабатывает себе ненужные плюсы. А там поглядим…”
Тимоня между тем сходил к стойке и взял себе новую кружку пенного напитка. Наливала Тонька, двоюродная сестра Тыквы, с которым Тимоня в последнее время глухо враждовал, но в открытую столкнуться боялся. Тыква был поздоровее, крупнее в габаритах, но, главное, отличался язвительностью языка, и мог очень обидно и точно отбрить, — так, что потом не отмоешься… Тонька, чьи телесные формы давно не давали покоя Тимоне, как и ее братец, была насмешлива, бесстрашна и — категорически неприступна. Высокая, на полголовы выше Тимони, крепкая, ладная. Как к ней подступиться, он и не представлял, тем более, никакими положительными особенностями своей внешности Тимоня не отличался: был низкоросл, узкоплеч и коротконог. Его и проститутки-то выносили с трудом и через силу, и постыдным скотским делом платного соития занимались с ним, стиснув зубы и отвернув голову.
“Звеньевым стану, сама, сучка, мне пиво носить будет”, — думал Тимоня, искоса поглядывая на Тоньку. Та как раз вышла из-за стойки и направилась к кухонным дверям. Была она в белом кружевном передничке и в короткой юбчонке, под которой играла и рвалась наружу вся ее молодая мощь, — казалось, еще шаг, еще одно игривое движение бедер, и юбка лопнет по швам…
Тимоня скрипнул зубами и злобно прикрикнул на старуху-уборщицу со шваброй, которая подтирала разлитое им пиво:
— Ты, коза старая, давай пошевеливайся и — ползи отсюда!
Настроение его как-то резко упало.
Да и вообще с утра творилась с ним какая-то несуразица, выраженная в этих беспричинных перепадах настроения. Проснулся он поздно, когда вовсю уже светило за окном солнце и кричали на улице соседские дети. Проснулся в тоске и тревоге после вчерашней гульбы в ресторане “У Юры”, где едва не случилась у него драка с Тыквой. Болела голова, и Тимоня все никак не мог вспомнить, что с ним было после двух ночи. Неотчетливо всплывал какой-то неприятный разговор с Горынычем, после Тимоня о чем-то запальчиво разглагольствовал в кругу малознакомых людей, и, судя по всему, намолол лишнего, похваляясь и глупо откровенничая. Однако вчерашний вечер Горыныч не комментировал, косых взглядов не кидал, а значит, прошедший пьяный угар сошел Тимоне с рук. То есть пьянка прошла пределах нормы. Иначе бы Горыныч наверняка не удержался от ядовитых замечаний.
Если с Коноплей Тимоня дружил с детского сада, то с Горынычем сошелся уже в училище, где началась их криминальная карьера: втроем они ограбили табачный киоск, а потом славно гуляли на первые лихие денежки. Вместе и засыпались через месяц на ювелирном, вместе оттянули два года на общем режиме. В лагере жили дружной командой — он, Горыныч и Конопля, никому не давали спуску. Хорошее время было, хотя на воле, конечно, всегда лучше…
За все время знакомства с Горынычем они повздорили только один раз и случилось это, в общем-то, по вине Тимони. Дело было так — Ферапонт приказал завалить одного коммерсанта. Акцию расписали в деталях, съездили на место, изучили машину будущего покойничка, стоявшую на стоянке, наметили пути отхода. Словом, все по уму, все складно. И дело провернули без осечек, дружно, да только вот фраер чудесным образом выжил и в больничку попал, а утром его навестил следак и к палате приставили надежную охрану.
А не завалили коммерсанта из-за неловкости Тимони, который на такое дело ходил впервые, дрогнул в последний миг и потому весь рожок из “люгера” ушел у него в сторону. Случайную дуру-тетку, что с авоськой пустых бутылок из подъезда выперлась, по ногам задело, визгу было на весь район… Горыныч, притаившийся за мусорным баком, почти в упор стрелял из “макарова”. Всю обойму в расход пустил, а тоже всего две пули цель нашли, хотя и не в первый раз он в таких стрельбах участвовал. Шустрый фраерок оказался, за бетонную оградку нырнул как эквилибрист какой…
Начался шухер, перезаряжать оружие и исправлять оплошность было некогда, пришлось спешно ретироваться.
А в машине, с визгом шин петлявшей по кривым улочкам, Горыныч, с искаженной от ненависти физиономией, с кулаками набросился на Тимоню:
— Ты чё, сучара, менжевался?! Чё, в натуре, очканул, вылупень шершавый?!
— Так не тот же коммерсант, Горыныч! — слабо отбивался Тимоня. — Тебе что Ферапонт говорил? “Маленький, плотный, рыжий…” А этот вроде и не такой уж рыжий, и не маленький…
Горыныч едва не поперхнулся от ярости:
— Тебе какая разница, “маленький, рыжий…”? Тебе три штуки за что платят? Чтобы ты его разглядывал? Тачка та, время то, номера те, что тебе еще надо? Вали лоха и отваливай, получай бабки…
— Ладно, Горыныч, — урезонил товарища Конопля, сидевший за рулем. — Подожди, что Ферапонт скажет…
Это замечание поселило в Тимоне ужас перед страшной карой, на которую главарь был скор и нераздумчив, однако — обошлось… Мало того, что Ферапонт рассудил о происшедшей накладке справедливо и снисходительно, так еще и “правильным пацаном” назвал Тимоню, и в люди его поднимает. Умен шеф, мудр, ничего не скажешь! И природу такого его решения он, Тимоня, превосходно понимает: ведь доказана им верность делу и проявлена личная отвага, вот что главное! А уж то, что обстоятельства не сложились — это спрос не с него.
На сердце у Тимони снова потеплело.
“Стану звньевым, оттрахаю тебя, сучка… Ух, оттрахаю!” — думал он, наблюдая за тем, как Тонька снова пересекает зал и уходит за стойку.
