Граф удержался на ногах только потому, что ременные завязки лопнули, он на миг опустил руки, став совершенно беззащитным, однако его противник этим не воспользовался, остановился, давая графу прийти в себя.

В толпе заорали, кто ликующе, кто возмущенно, а в королевской ложе граф Маргант сердито сплюнул себе под ноги.

– Дурак, что за дурак!

– Да, – согласился Генрих печально. – Хуже будет, если победит…

Граф бросил на него злой взгляд, но не проник мыслью в то, что хотел сказать мудрый король, и смолчал. А на поле снова загремело железо, граф сражается с дикой яростью и неистовством, в него как будто вселилась новая неведомая сила, он начал двигаться еще быстрее и бил со страшной силой.

Лоенгрин содрогался от тяжелых ударов, на его доспехах появились вмятины, но сам он бил в ответ так же сильно и с такой же скоростью, если не быстрее.

Ортруда уже не просто подалась вперед, а оперлась на барьер, отгораживающий от толпы внизу, глаза сверкают дико, на щеках выступили красные пятна, из пышной прически начали выскальзывать заколки, освобождая свирепую красоту блестящих черных волос.

Доспехи Тельрамунда покрылись трещинами, из двух-трех начала сочиться кровь. Он уже шатался, часто промахивался, в толпе орали, чтобы побыстрее приканчивал этого ублюдка.

Король первым понял, что этот Лоенгрин не стремится убить Тельрамунда, сказал раздраженно:

– Дурак… Он не понимает, что своим милосердием дает злу собраться с силами снова…

Граф Маргант сказал язвительно:

– Тогда, может быть, все-таки объявить победителем графа? В интересах государства?

Король произнес сухо:

– Думаешь, я бы так не сделал?

– Сделали бы, – согласился Маргант. – Но, к счастью, есть еще глас народа и хоть какой-то суд…

Кроваво-красное солнце, неимоверно огромное, воспламенило небо на закате, и вся западная половинка горит в багровом огне, будто и небо залито кипящей кровью. Тяжелое дыхание Тельрамунда разносится по всей толпе, дышит он, как огромные кузнечные мехи, но теперь все слышат в нем хрипы и стоны, словно мехи прохудились и вот-вот прорвутся.

Раскаленный шар солнца опустился за темный край земли. По земле пробежали длинные тени, слились воедино, и земля начала погружаться в сумрак. И лишь вскинутый меч рыцаря Лебедя вдруг сверкнул необыкновенно ярко-пурпурным огнем, будто уходящее на покой солнце передало весь блеск ему.

Люди еще дивились чуду, как этот меч обрушился на шлем черного рыцаря. Раздался тяжелый звенящий удар по металлу. Шлем снова слетел с головы графа и, кувыркаясь, пронесся над трибунами и упал в толпу.

Граф Тельрамунд покачнулся и рухнул навзничь бездыханным.

– И что теперь? – спросил граф Маргант.

– Уже не мы решаем, – ответил король.

Его слова потонули в мощном реве толпы. Рыцарь Лебедя, держа меч наготове, подошел к поверженному противнику.

На поле выбежали оруженосцы Тельрамунда, но строгий окрик из ложи короля остановил их. Все видели, как рыцарь остановился над поверженным и с достоинством дождался, пока тот откроет глаза.

– Но к чему-то вы должны быть готовы? – сказал Маргант. – Вас никогда не заставали врасплох!

– Кроме как Божественным вмешательством, – пробормотал король. – А такое не предусмотреть…

Толпа беснуется в бурном ликовании, а на поле тем временем рыцарь в сверкающих доспехах взял меч в обе руки и поднял над распростертым противником.

– Все кончено, граф! – произнес он ясным чистым голосом. – Вы это поняли?

Кончик его меча опустился к незащищенному горлу графа.

– Будь ты проклят! – прошипел Тельрамунд. – Убей меня.

– Если не признаете, что оклеветали Эльзу, – сообщил рыцарь Лебедя, – я так и сделаю.

Тельрамунд помолчал, собираясь с мыслями, даже веки опустил, а когда снова открыл глаза, его взгляд не предвещал Лоенгрину ничего хорошего.

– Признаю, – ответил он.

– И что сделать с вами?

– Пощадите, – прошептал Тельрамунд.

Он надеялся, что никто не услышит, как несокрушимый Тельрамунд просит оставить ему жизнь, но тишина стояла такая литая, что услышали даже в дальних рядах.

– Признайтесь, – потребовал Лоенгрин тем же неумолимым голосом, – что оклеветали Эльзу Брабантскую!

Тельрамунд прошептал:

– Признаюсь…

– Громче, – потребовал Лоенгрин.

Тельрамунд скривился, Лоенгрин видел, что на лице снова отразилось мучительное колебание, да лучше умереть, чем вымолвить такое, но тяжелые раны, усталость и полное изнеможение заставили Тельрамунда сказать из последних сил:

– Признаюсь…

– В чем? – потребовал Лоенгрин.

– Я оклеветал Эльзу, – проговорил Тельрамунд, – и хотел занять трон герцога… И будь ты проклят… Убей меня!

Он захрипел, откинул голову и закрыл глаза.

– Это решит король, – ответил Лоенгрин. Он повернулся в сторону королевской ложи. – Ваше Величество, как вы слышали, и весь народ тоже, граф Тельрамунд признал свою вину и то, что он оклеветал Эльзу Брабантскую.

Генрих кивнул.

– Да, я вижу, – проговорил он суховатым голосом, – Божий суд… позволяет совершаться чудесам. А что хочешь ты сам, рыцарь Лебедя? Судьба графа в твоих руках. Теперь ты сам волен решать, жить ему или умереть.

Рядом граф Маргант пробормотал саркастически:

– Беспроигрышный ход! Особенно когда уже понятно, что ответит этот… светлый.

– Политика, – пробормотал король.

А рыцарь Лебедя, все еще не убирая острие меча с горла Тельрамунда, обратился к черному рыцарю:

– Я оставлю вам жизнь, Тельрамунд. Но с условием…

Тельрамунд с усилием поднял набрякшие красные веки.

– Каким? – прохрипел Тельрамунд.

– С этой минуты, – произнес Лоенгрин, – ваш меч и вся ваша жизнь да будут служить только доброму делу!

Толпа зашумела ликующе, в воздух взлетели головные уборы, пугая тех птиц, что еще не улетели в ужасе раньше.

Тельрамунд помолчал, озадаченный, затем все услышали его измененный голос:

– Да, конечно, а как же еще…

Рыцарь Лебедя убрал меч, оруженосцы набежали, пытались поднять тяжелого графа, но только сопели и пыхтели. Им на помощь пришли торопливо еще, но графа удалось поднять, только когда двенадцать человек соединили усилия.

Тельрамунда вынесли из огороженного поля, за это время подогнали телегу, и грузного графа уложили на охапки сена. Кто-то попытался снять хотя бы часть доспехов, но вызвал только болезненный стон: даже панцирь погнут и расколот во множестве мест, понадобится кузнец с его инструментами, чтобы снимать уже не доспехи, а побитые и негодные куски металла.

Графиня Ортруда, что во время боя то и дело порывалась вскочить, сейчас сидела неподвижно, бледная и с такой лютой ненавистью на лице и в глазах, что от нее отводили взоры даже мужчины.

Эльза дышала часто и взволнованно, щеки ее окрасил румянец, а взгляд не отрывался от блистающего красотой и благородством осанки рыцаря.

Граф Маргант толкнул Генриха локтем и указал взглядом на Эльзу, потом на победившего рыцаря.

Король скривился.

– За что ты их ненавидишь? – шепнул он.

– Ненавижу? – удивился граф. – Я их люблю и жалею! Но сейчас все ждут от тебя определенного жеста.

Генрих зло шепнул:

– Вот после этого и говори о своеволии королей!

Он выпрямился, воздел властно руку и сказал громко:

– Подойди к нам, доблестный рыцарь. Ты доказал своим воинским умением свое рыцарское происхождение, а своим благородным поведением… что ты из очень высокого рода.

Лоенгрин приблизился к помосту, все видели, с какой дивной грацией и достоинством он двигается, учтиво наклонил голову в поклоне, Генрих невольно подумал, что именно учтиво, а не покорно или подобострастно. А когда он поднял голову, Генрих вздрогнул от пронзительного взгляда, в котором читалось: да, я чист, а ты?

Граф Маргант толкнул застывшего короля.

– Ваше Величество, вы уже поздравили доблестного рыцаря?

Генрих заставил себя величественно улыбнуться.