Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— За эти дни я стала гораздо старше. Мне пора, Макс. Мы скоро увидимся с тобой и с Сузи.

Последней я позвонила Мэри Хагис. В наш магазин на Королевском проспекте.

— Мэри, это Мора, — сказала я. — Я в Ливерпуле и сегодня еду в Лондон.

— Ну, слава тебе господи! Я так волновалась за вас. Не знала, что и думать. Хоть бы открытку прислали.

— Мэри, у меня даже на это не было времени. Это были сумасшедшие, тяжелые дни. Моя бабушка...

— Бабушка? Я даже не знала, что она у вас есть!

— Это правда. Но я все расскажу вам попозже. Мэри, я сейчас звоню, чтобы сообщить о своем выезде, и прошу вас проявить ангельскую доброту — если можно, оставить мне в квартире немного хлеба и молока.

— Да я вас дождусь.

— О нет, не надо. Я ведь могу приехать поздно — на дорогах сейчас много машин. Увидимся утром.

— Мора, еще одна вещь...

Тут вмещалась телефонистка с требованием дополнительной оплаты, и я сказала:

— Это подождет, Мэри. До завтра.

Я действительно приехала в Лондон только вечером. Остановила машину напротив нашего магазина и занесла наверх свою сумку и две коробки.

На столе я нашла записку от Мэри:

«Мора, дорогая, просто не знаю, не сделала ли я глупость. Когда он снова пришел, я не знала, впустить его или позвать полицию. Но он так умеет уговаривать, говорит так убедительно, что я не могла ему не поверить. Он приходил в понедельник, во вторник и еще сегодня утром, спрашивал, нет ли от вас вестей. Он сказал мне, что не знает, вернетесь ли вы из Ирландии, но если вернетесь, он будет вас ждать. Так что пускай ждет».

Но он был уже здесь. Он задремал в гостиной на диване, который был маловат для его высокой фигуры, и я поняла, что теперь часто буду видеть его спящим и что все это — надолго. Я буду его любить (хотя мне иногда и будет казаться, что я его ненавижу); вместе с ним я буду радоваться и грустить, смеяться и сердиться. Недаром я тогда вернулась и потребовала у Коннора инструменты, которыми работал сам Томас Шеридан. Он отдал мне их без возражений и, видимо, тоже понял, для кого они предназначены. Я осторожно погладила его по щеке.

Он спал долго, крепким сном, пока я не сказала:

— Брендан! Мясо подгорит!

Глава 14

Наша жизнь при стеклодельном заводе в Бристоле была не такой романтичной, как мне рисовалось ранее в разговорах с Бренданом, но все же и не такой далекой от этих картин. Я учусь вести заводское хозяйство. Мы с Бренданом сняли у его партнера, Тима Хендерсена, каменный дом у реки, и теперь я подолгу слежу за катерами, теплоходами и лодками, снующими по этой реке. Но еще больше времени я провожу у печей, следя за удивительным искусством и грацией, с которой работают стеклодувы и другие мастера, — за всем, что поразило меня еще на стеклодельном заводе Шериданов. Теперь этот процесс уже не вызывает у меня страха, и я не стараюсь отвести глаза. Я привыкла к ритму этого удивительного, своеобразного танца, и к тому же, как в шутку говорит Брендан, около печей зимой можно погреться. Здесь всего две печи для повторного обжига, и вряд ли Брендан и Тим захотят иметь больше, даже при растущем спросе. У них всего шесть подмастерьев, два ученика и еще один мастер-стеклодув. Всякое расширение производства означало бы падение качества их индивидуальных изделий. Весной у них будет первая выставка в Лондоне или в Стокгольме, но уже сейчас на наш заводик поступают заказы — на стеклянные экраны, абстрактные стеклянные скульптуры, чаши и вазы.

«Надо следить, — говорит Брендан Тиму, — чтобы мы не слишком увлеклись внешним успехом и не начали бы повторять самих себя. Тогда конец».

Успех нам действительно сопутствует, но не такой, который приносит большое богатство.

Как и грозился Клод, я лишилась работы модели в Лондоне; едва ли я стану также работать манекенщицей для модного журнала, тем более что я набрала несколько фунтов веса. Но есть много другой работы — например, реклама шоколада или модельных женских свитеров. Это куда более спокойная работа, и я перестала быть нервозной и взвинченной, как случалось раньше. Теперь я езжу в Лондон по делу, как и все деловые люди, и всегда рада возможности вернуться домой.

Мы не говорим о Мирмаунте, о Тирелях или Конноре — не потому, что это болезненная тема, а потому, что об этом уже все сказано. Знаю, что для Коннора я — не замена Лотти, и этого с меня довольно.

В «Таймс» мы прочли об аукционе, на котором продавалось имущество из Мирмаунта — мебель, столовые сервизы XVIII века, комоды того же времени и многое другое. Приехали американские покупатели, торги были оживленными, а цены — высокими. Мэри Хагис была на аукционе все три дня, пока он продолжался, и прислала мне каталоги с указанием цен. Она теперь переживала за Бланш, которая лишилась таких сокровищ. Но я не печалилась. Единственный раз я почувствовала гнев и боль, когда некая журналистка, побывавшая в Ирландии в отпуске, кое-что прослышала об истории, произошедшей в Мирмаунте, и опубликовала статейку в «Санди экспресс» еще до аукциона: «Сокровища эксцентричной затворницы». Там упоминались кое-какие достоверные факты — Мирмаунт действительно принадлежал леди Мод, Коннор Шеридан управлял заводом; были там упоминания о трагедии Лотти и о богатом соседе Прегере. Но все было так вульгарно и искажено, что частица правды, смешанная с ложью, лишь ухудшила дело.

Мэри Хагис все еще управляет нашим магазином, и останется там, видимо, до конца срока аренды, а потому вывеска с именем Бланш еще красуется над Королевским проспектом. Я сделала для нее наугад несколько покупок на провинциальных аукционах, не будучи уверенной, что купила то, что надо. Но маклеры, посещающие эти аукционы, — в основном друзья Бланш, которые ей всегда симпатизировали, — были моими наставниками.

Отто Прегер купил Мирмаунт, а также, наконец, приобрел коллекцию венецианского стекла самого Томаса Шеридана. Так что и то и другое не досталось Коннору. Полученные таким образом деньги и то, что удалось выручить на аукционе, позволили Коннору Шеридану получить кредит и начать укреплять позиции своего стеклодельного завода. Конечно, с деньгами Прегера у Коннора было бы куда больше возможностей, но, во всяком случае, стеклоделие Шериданов не исчезло, и я рада этому. О самом Конноре я стараюсь не думать.

Прегер трижды посещал нас с Бренданом в Бристоле. Он чувствует себя одиноким и много говорит о Мирмаунте, но не о Конноре. Старинный дом теперь на капитальном ремонте, и Прегер с увлечением рассылает своих агентов по всей Европе в поисках мебели и картин, которые могли бы достойно украсить это здание. Он уже купил Хогарта, Гейнсборо и Рейнолдса, и платит за все это не скупясь.

«Мирмаунт станет музеем XVIII века для ирландского народа, — мечтательно говорит он. — Сам президент Де Валера приедет на открытие».

Нам он предлагает заем, намекая на то, что мы, даже с небольшим капиталом, могли бы расширить производство. Но Брендан, который не хочет, чтобы одна и та же вещь многократно тиражировалась, терпеливо объясняет Прегеру, что они с Тимом будут продавать то, что сделано собственными руками. «Мы не хотим быть фирмой вроде «Стеклоделия Шериданов», или Коста, или американцев Стейбенов, — говорит Брендан. — Мы хотим остаться мастерской художественного стекла. Пусть крупные дельцы копируют наши образцы, но мы будем первыми».

Прегер в ответ только качает головой.

Но он продолжает с нами общаться и ждет, когда я рожу первого ребенка, как мог бы ждать будущий дедушка. Прегер всегда готов делать нам подарки и, как опасаемся мы с Бренданом, готов нам отдать все. Мы-то знаем, что если его деньги отнимут у нас необходимость служить друг другу, работать друг для друга в физическом и нравственном смысле, то мы начнем терять себя.

Поэтому мы стараемся держать Прегера на некотором расстоянии. Но мы пока не знаем, кто одержит верх.

37
{"b":"161200","o":1}