Едва она успела уйти, как пришла Бриджит, посланная Энни, и спросила, в какой ванной я бы желала помыться, сообщив, что в ванной поблизости от спальни леди Мод — потеплее. Но я бы чувствовала себя неуютно в таком соседстве, а потому предпочла более прохладную ванную с моей стороны коридора. Как только я вымылась и вернулась к себе, пришла Энни и принесла мне завтрак. Все они, на мой взгляд, уделяли мне слишком много внимания, и от этого я чувствовала беспокойство. Может быть, они решили, что я, а не Коннор станут центром жизни этого дома, что с моим приходом наступят новые порядки. Но по моему убеждению, если моя догадка верна, они ошиблись в своих расчетах.

Когда я пришла к леди Мод, она еще лежала в постели, но выглядела уже почти здоровой.

— Завтра я не останусь в постели, — заявила она.

Я заметила, что некоторые из вещей, вынесенных по приказу миссис О'Ши, теперь возвращены на место, и слегка обрадовалась этому обстоятельству. Это означало, что леди Мод действительно окрепла, а значит, я все же смогу уехать. Справившись о ее здоровье, я больше не знала, о чем говорить, и предложила почитать ей утренние газеты. Леди Мод только рукой махнула:

— Я перестала интересоваться всем этим с тех пор, как Черчилль ушел в отставку. Когда его не стало, кончилась эпоха, а о новой я ничего не хочу знать.

Я промямлила что-то насчет прекрасной погоды.

— Вам следует быть на воздухе, — заметила старая леди. — Эта лондонская бледность... Вы ездите верхом?.. Хотя у нас сейчас не держат лошадей...

— Я не езжу верхом.

— Все леди должны уметь ездить верхом, — сказала она сурово.

Я почувствовала себя невоспитанной.

Этот разговор мне был отчасти даже приятен, но я не хотела утомлять старую леди своим обществом. Она уже примирилась с моим присутствием, но перемирие было хрупким. Я была ее единственной внучкой, но и дочерью Бланш. И она еще не решила, готова ли она меня простить в связи с этим. Я спустилась вниз и приготовила обед. Леди Мод почти ничего не ела, но по ее лицу я заметила, что она приятно удивлена моими стараниями.

После обеда я вышла в сад. Его запушенный вид по-прежнему вызывал у меня уныние. Кошка сидела на кирпичной стене около той части огорода, где росла зелень. Увидев меня, она приветливо замяукала и спрыгнула вниз. Я некоторое время сидела на солнышке на каменной скамейке, пока кошка бегала туда-сюда. Я курила сигарету и пыталась представить, как здесь играла Бланш, когда была девочкой. Интересно, кто пробудил у нее интерес к хозяйству, к готовке? Мой дедушка, которого презирает леди Мод, или мой отец? Вдруг взгляд упал на старые садовые грабли, лежавшие около скамейки. Неожиданно для себя я встала, взяла их в руки и начала уборку сада, пока с удивлением не поймала себя на мысли, что я работаю в саду Лотти Шеридан, по которому бегает ее кошка. Это не мой сад, и моим не станет, сказала я себе. Бросив грабли, я направилась в дом, чтобы взять ключи от машины.

Отто Прегер был дома. Услышав мой голос — я подробно отвечала на вопросы любопытного О'Киффи о здоровье леди Мод, — он поспешно вышел мне навстречу, опираясь на трость.

— А, вы пришли!.. Очень славно. На этой неделе я здесь, во Франкфурт не еду. Это вроде отпуска. На следующей неделе я еду в Нью-Йорк. Проходите, проходите! Вы уже пообедали?

— Да, спасибо. Я приехала поблагодарить вас за...

— О, не стоит! Всю нашу еду в этом доме все равно никто никогда не съест. И я, и фрейлейн Шмидт стали слишком толстыми, а еды еще много... Война и голод оставляют странное наследие, мисс д'Арси... Проходите же, я вам все покажу.

Выяснилось, что Прегер становится немного нервозным, когда он не занят делами. Сейчас ему не было нужно что-то объяснять мне, что-то устраивать за меня, оказывать какие-то любезности или договариваться о чем-то — и он не знал, как себя вести. Он повел меня через анфиладу комнат, выходивших окнами к озеру, обставленных добротно, основательно, хотя, пожалуй, по-немецки тяжеловесно. На стенах висели картины.

— Вы знаете эти холсты? — спросил мой спутник. — Иной раз молодежь хорошо знает эту живопись, так что мы, старики, выглядим смешными со своими пояснениями.

— Кое-что знаю, но немногое. Можете рассказывать мне, о ком хотите. Возможно, о многих я прежде не слыхала.

Но он почти ничего не говорил, называя лишь имена художников:

— Леже... Моне... Де Коониг... Поллок... Кандинский...

То ли он боялся показаться мне чересчур оптимистичным, то ли история с Лотти научила его сдержанности в чувствах, я снова поймала себя на мысли, что этот человек в своем огромном замке выглядит очень одиноким. Здесь не было ни детей, ни внуков, ни гостей. Может быть, Отто Прегер и не имеет вкуса к общению, или после скученной жизни в концлагере его привлекал простор и одиночество? Однако в этом замке простора и так хватает, а места здесь хватило бы и гостям, и хозяевам.

Между тем мы дошли почти до конца длинной анфилады комнат и оказались перед массивными дубовыми дверями.

— А вот здесь, — сказал хозяин, — сердце замка Тирелей. Здесь никто не живет, и я никогда не мог протопить это помещение как следует. Почему, вы сейчас увидите.

Он отворил дверь. Перед моим взором предстал огромный, почти квадратный зал с тремя большими каминами и старой разрушенной лестницей, которая вела на верхний этаж. Прегер включил электричество. Свет залил зал, и я увидела старинную мебель — дубовые столы, кресла, мягкие стулья. Стены были увешаны старинными коврами и оружием. Прегер указал мне на две винтовые лестницы, которые вели к бойницам. Ни водяное отопление, ни полуденное солнце не могли согреть это огромное помещение с окнами, которые были не шире, чем необходимо для стрельбы из лука. Мне стало холодно.

— Это башня О'Роирка, — заговорил он, — древняя, как сама древность, гораздо старше семьи Тирель, которым этот замок даровала великая Елизавета I. Она служила крепостью еще во времена набегов викингов. Пойдемте, а то здесь холодно.

Мы вышли из зала, и он закрыл за мной дверь.

— Никто здесь не живет? — повторила я его слова. — Но ведь вы восстановили и сохранили ее?

— А почему нет? Говорят, это одно из древнейших строений в Ирландии. Зачем ему лежать в руинах?

— Но если ее никто не видит...

— То какой в ней прок, верно? Когда меня не будет на этом свете, башня О'Роирка вернется ирландскому народу, а замок со всеми картинами станет моим подарком ему. Слишком долго иностранцы грабили Ирландию, пора кое-что и вернуть. Ну ладно, пойдемте, пора пить чай.

Перед чаепитием Отто Прегер проводил меня в комнату, которая, видимо, первоначально была чем-то средним между буфетной и кладовой. Там он показал мне свою коллекцию стекла и поведал, что его дальние предки были стеклоделами. Именно интерес к фамильному ремеслу способствовал, как сказал он сам, тому, что он начинал как оптик. Фамильная коллекция художественного стекла была утрачена во время войны, но он стал покупать разные интересные вещицы, как только у него завелись деньги сверх необходимого минимума.

— Вот египетские бусы, кажется, XV век до нашей эры. А эта вещица из Александрии... А вот моя коллекция венецианского стекла. Конечно, ей далеко до коллекции Томаса Шеридана. Но ее вы уже видели.

— Нет. Она тоже в доме?

— Ах да, я забыл. Лотти устроила там небольшой музей. Ну ничего, вы ее обязательно посмотрите. В Мирмаунте есть много других ценных вещей. Вы обратили внимание?

— Он напоминает мне склад мебели. Там невозможно что-нибудь посмотреть толком.

— И все же посмотрите обязательно. Дело того стоит. Там есть вещи, о которых даже сама леди Мод забыла.

— Откуда она все это взяла?

— Я слышал, старая леди стала ходить на аукционы вскоре после того, как вышла замуж, и после того, как сожгли замок Тирелей со всем имуществом. Конечно, у Мод Тирель было много знакомых, в чьих домах имелось немало хороших вещей. А время было трудное. Люди переезжали на новые места и часто продавали ценные вещи, чтобы получить немного денег и из опасения, что и их дома тоже могут сжечь. Она знала, что у кого есть, и могла договориться о цене заранее, еще до аукциона. Но она не жалела денег, и у ее мужа было много долгов...