– После веселья слез не миновать, кто же этого не знает! – говорит он управляющему имением. – Помолвки-то нету!

– Как это – нету? – переспрашивает управляющей.

– Нету. Жена моя ходила вчера в Рая и своими ушами слышала, как Тээле говорила Жоржу: «Никакой помолвки не будет».

– Ото! Это что значит? – таращит глаза Тоотс. Это лаконичное сообщение ему весьма по вкусу: где-то в глубине души его вспыхивает искорка надежды.

– Поди знай, что это значит, но так Тээле и сказала. Ну, конечно, рыжий давай перечить: я, говорит, уже на воскресенье приятелей позвал. Как же я теперь скажу им, чтобы не приходили? Но девушка ни в какую, знай твердит: «Можешь звать кого угодно, только не сюда, а к себе домой. Если мне кто нужен будет, так я сама его позову, без посредников». Вот те и на! Затевай после этого помолвки, зови пиво да вино распивать!

– Черт побери! – грызет себе ногти управляющий. – Неужели… неужели женитьба эта и замужество совсем-таки разладились?

– Вот этого я не знаю. Об этом вчера разговора не было. Поживем – увидим. Я, конечно, считаю, что после веселья слез не миновать, из такого дела толку не будет. Но одно я твердо знаю: рыжий еще до воскресенья сюда притащится и скажет – не приходите! Но, знаете что, господин Тоотс, вы тогда ему на глаза не показывайтесь, Удирайте все равно куда, пусть рыжий в собственном соку варится.

– Как это? – спрашивает Тоотс.

– А вот…

Звонарь умолкает на полуслове и так и остается с разинутым ртом: в эту самую минуту со двора доносится голос Кийра – тот спрашивает Йоозепа.

– Тьфу, нечистая сила! – отплевывается Либле. – Точно проклятие какое, будет за тобой плестись до самой могилы, до небесных врат и то дойдет. Давайте удерем!

– Куда? – растерянно спрашивает управляющий.

– Через окно…

Звонарь подталкивает управляющего к окну, а сам шепчет в приоткрытую дверь передней комнаты:

– Скажите, что дома нету! Скажите – ушел в Паунвере через болото!

Затем оба они стремительно выскакивают в окно горницы и мчатся по направлению к болоту. У самого болота Тоотс, тяжело дыша, останавливается и раздувает ноздри; он и сам не знает, почему он бежал. Топ-топ-топ! Его догоняет далеко отставший Либле, бросается на траву и хохочет во все горло.

- Ох и здорово получилось! Пусть ищет своих приглашенных, пока пятки не протрет. А мы, как полагается почетным гостям, пойдем в воскресенье в Рая, станем, растопырив ноги, и потребуем вина и пива… ха-ха-хаа!

– Ага-а! – тянет Тоотс. – Ну да-а!

– Тыниссон живет далеко, к нему Кийр со своей весточкой не сунется, так что тот все равно прибудет, ежели вообще надумает идти. Вот бы еще кого-нибудь позвать – скажем, Имелика из Тыукре… Приходи, мол, будет чем поживиться. Да, собственно, на кой черт оно так уж нужно – вино это или пиво. Зато потеха одна чего стоит!

– Еще бы!

Управляющий опускается на траву рядом с Либле, оба закуривают и дымят так, словно на болоте жгут подсеку. Вокруг на поблескивающих ночной росой цветах жужжат бархатистые лесные пчелки. Над гороховым полем порхают поодиночке и парами белые и разноцветные бабочки. Одна из них, пестрокрылая, летит к краю болота, чтобы взглянуть на странных гостей, и опускается на украшенную пером шляпу Тоотса. Звонарь снимает шапку и глядит вверх, на синеющее небо.

– Может, на солнышке, – говорит он, – волосы вырастут скорее, опять с моей малышкой Мари подружусь.

Старая изба хутора Заболотье подслеповатыми глазами смотрит из-за пашен, вызывая у хозяйского сына невеселые размышления. В ярком солнечном свете, среди весенней природы ветхий дом кажется еще более жалким и неприглядным, чем в другое время года. Старые рябины у ворот грустно покачивают ветками, как бы спрашивая: «Что же это будет? Давний друг наш с каждым годом все больше горбится, словно клонясь к земле под тяжестью прожитых лет: Долго ли он еще выдержит?». Над гумном белеют жерди обрешетины, напоминая выгоревшие кости животных на пастбище. Местами крышу покрывает густой зеленый мох, рядом с трубой выросли две маленькие березки. Прорехи в кровле кто-то пытался заткнуть пучками соломы… Еще плачевнее обстоит дело с хлевом. За то время, что Тоотс отсутствовал, это лишенное каменного фундамента убогое строение совсем покосилось и угрожает рухнуть и задавить скотину. Отовсюду глядят беспомощность и убожество. А обитатели дома дряхлеют вместе с постройками, они не могут не видеть, как все вокруг них разваливается, но ничего не делают, чтобы предотвратить разрушение, как будто все это в порядке вещей. Но, может быть, они и не замечают, как гниет их жилище и остальные постройки? Этот процесс умирания происходит так медленно, что следы разрушительной работы времени бросается в глаза лишь тому, кто долго здесь не был. А возможно, люди и замечают разницу между прошлым и настоящим, но силы их убывают и они уже не в состоянии бороться с этим медленным тлением? Или забота о завтрашнем дне отнимает у них последние остатки сил?

Как бы там ни было, скоро они исчезнут с лица земли вместе со своей ветхой избой, и океан времени поглотит еще один человеческий век!

– Знаешь, Либле… – Управляющий вдруг приподнимается и садится. – Ну их к дьяволу со всеми ихними помолвками! Походил я вчера по своему двору, поглядел кругом и надумал так… кое-какие маленькие планы. Дело в том, что постройки скоро развалятся. Нижние бревна подгнили – одна труха, уже стен не держат. Что-то надо сделать, хоть подпорки поставить, что ли. От старика уже никакого толку, еле-еле душа в теле. Все равно – останусь я здесь или опять уеду в Россию, но в таком запустении тут все бросить нельзя.

– Это верно!

– Да, да, – в раздумье добавляет Тоотс. – Одними приказами да окриками в Заболотье ничего не сделаешь. Здесь нужно руки приложить, а не командовать. Да, черт побери! – оживляется он опять. – Я тут в родных местах уже пошатался немного, пора и за дело браться. А работать я привык, без хлопот и жить скучно. Человек родится на белый свет не для того, чтоб небо коптить, как Иванов говаривал.

– Правильно, правильно! – поддерживает его звонарь. – На этом хуторе работы хватит, была бы силенка. Вы теперь земледелец, можно сказать, со всех сторон отшлифованный, многое сумеете в Заболотье сделать.

Управляющий имением медленно поднимается, потягивается и глядит вниз, на болото. Работы везде непочатый край. Ну их к лешему со всеми их помолвками к сердечными муками – тут есть дела поважнее. И гость из России сразу загорается новой мыслью, как это с ним обычно бывает: перед его круглыми совиными глазами, словно выплывая из тумана, возникают осушенные болота, хорошо возделанные поля и красивые строения.

Тоотс и Либле еще некоторое время стоят молча – на краю болота, потом управляющий говорит:

– Н-да, раньше я думал сразу же поставить новый добротный хлев, честь то чести, а как подсчитал, так ясно стало: большим куском подавишься. У старика за душой и ломаного гроша нет, да и у меня самого не густо… Как ты думаешь, что если мы возьмем да подведем под старый хлев каменный фундамент? Еще несколько лет выдержал бы, пока настанут лучшие времена и можно будет взяться за новый. Как ты считаешь? Ты когда-то работал каменщиком и в этом деле разбираешься лучше меня.

– Ну что ж! – живо откликается Либле. – Задумано дельно. И правда – какая спешка новый строить? Не бог весть какое большое стадо, не помещики. Этот же самый хлев починим в аккурате, на чей хочешь век хватит. Пару-другую нижних бревен долой, вместо них каменный фундамент, сверху тоже кое-какие трухлявые бревна заменить, крышу новую – и полный порядок! К тому же, и с виду будет хорош. Да, господин Тоотс, толковую речь вы повели.

– Так-так, – откашливается Тоотс. – Считаешь, что дело выйдет?

– Бог ты мой, чего ж ему не выйти! Никакого тут фокуса нет, многие так делают. Но за эту перестройку можно взяться, только когда навоз вывезут и хлев пустой будет.