— Счас схлынут, погодь немного, я наверняка знаю, — Младояр, оказывается, успел что-то разнюхать.

— Что так?

— Продали нашу кольчужку!

— А кому?

— Князь велел челяди отвечать — мол, покупатель пожелал остаться неизвестным!

Княжич вот уже два дня не покидал Старых Палат. Читал и читал, не давая себе возможности отвлечься. Ведь стоит задуматься — и перед глазами Сойка, как он ее видел тем утром, нагая, груденки милые так и торчат наперед…. Ну, прогнала, ну — ладно! Все ссорятся — мирятся. А она укатила с отцом, куда — неведомо, терем пуст стоит. Ведь, небось, теперь прознала, что Младояр — княжий сын. Наверное, ей — все равно. Ну, хоть весточку оставила бы… Вроде чтению-письму обучена. Или передала б через кого. Неужели, и в правду — нелюб ей Младояр?!

Чего-то папаша-то ее засуетился. Ну, не из-за Млада, то — ясно. Тоже, небось, кольчужку купить захотел? Да кто их, купцов, знает. Один терема во всех градах ставит, в золоте ходит, а на поверку — пуст. Иной дровишко пожалеет в печку кинуть, сухари ржаные всю зиму грызет, а ладьи его она за одной по морям снуют, да в подвале сундуки со златом закопаны… Ведь он, Младояр, богатств Хугинсона не считал!

— Да, Млад, разворошили мы гнездо змеиное! — это наставник, прямо с порога.

— Что так, Игг? И почему мы?

— Ну, кольчуга-то наша, вроде?

— И что мы ей разворошили? — заинтересовался Младояр.

— Сбегай ко двору отцовскому, новостей наслушаешься, — посоветовал Иггельд, усаживаясь на лавку.

— Не хочу я никуда бегать, — огрызнулся княжич, — здесь жить буду, среди свитков!

— И здесь умру… — в тон княжичу продолжил старик.

— И умру! Вот…

— И напишут тут большими буквицами, мол, умер здесь княжич Младояр, горюя любовью неразделенной…

— Слушай, Игг! — Младояр вскочил, кровь бросилась к лицу.

— Слушаю, — любезно поддакнул ведун.

— Да ладно, все равно — не поймешь…

— Куда уж мне понять! Для меня любовь — первая теплая вдовушка, что не оттолкнет!

— Слушай, Игг… — на этот раз данная пара слов вылетела из уст княжича совсем в другом тоне, — объясни, наставник… Вот, тебя — любая привечает, отказа нет. А мне, прямо в лоб — ты, мол, ведун поганый! И не будет с тобой любви… Разве ведуны поганые? С чего?

— Не поганы люди ведущие, но и не все так просто. Молод ты, княжич, только начинаешь постигать науку любовную. Младая любовь — штука не простая, глазу юноши, иль девушки угодить не просто. Любая мелочь оттолкнуть запросто может. Сколько бывало — увидит пятно роимое, что волосами поросло — и конец любви. А то запах не понравится, иль даже — зуб кривой… Случай помню — хоронил сын отца, а потом ему девка его, с которой любовь водили — и заявляет, мол, ты мертвое тело руками трогал, а теперь меня теми же пальцами. И, представь — так и разбежались в разные стороны. А ведуны, да волхвы, они для народного разума тайну в себе носят. А таинства — они одних притягивают, других же — отталкивают. Мало ли какого ведуна твоя дева в младенчестве видела, может — носили пугать от заиканья к лесному отшельнику. Напугают до рвоты! Вот, с тех пор — может, и поганы для нее любые ведуны. Может, она боится, разденешься — а на теле чего не то, знаки страшенные…

— Видела она меня раздетым, не отталкивала, — признался юноша, — я, глупый, сказанул, мол, тогда-то у тебя крови были, потому не понесешь, ежели сегодня… Она удивилась — откель знаю. Ну, я про Луну только и начал — а она сразу и говорит… Мол, ведун ты, а не честный отрок, поганый ты…

Старик некоторое время молча смотрел на паренька. Холодно так, как на больного неизлечимого. Младояр нутром почуял, что нет у наставника к нему никакого сострадания, все понимает — но помогать не станет.

— Забудь ту девку, мало их что ли? — только и посоветовал лекарь.

— Не хочу я забывать!

— Только впустую измаешься, не вернуть тебе ее нежности, законы любовные жестоки, — как холодной водой из ушата по утру, — побил бы ее — простила, обманул с другой — долго бы злилась, да, может, и сделала бы вид, что забыла, а тут — просто ты ей не мил. Тем боле — дети вы, и ты, и она. Другую найдешь. Небось, вечерами ходишь, зовут по улицам в дом зайти, сбитня испить?

— Да, частенько, — огрызнулся Младояр, — и девчонки зовут, и молодушки зазывают, и отроки тож… Токмо с Сойкой любовь была!

— Любовь, отроче, такой малостью не рассыпается, коли любовь Лада пошлет — счастлив всю жизнь будешь, а девка, коли влюбится, не то, что такой малости, как твоя дура, не испугается. Волком обернешься, живым мертвецом к милой явишься — все одно на шею повесится! Любовь, она… Не всем ее боги посылают…

— И чего ж, по твоему, мне делать?

— А ты пойди к той первой, что позовет!

Впервые за многие годы двери в Старые Палаты заперли. Да, да, и засовы поставили! Младояр не знал, смеяться, что ли? Иггельд лишь покачивал головой.

— Теперь не достанут!

— Что, Млад, не нравится в центре вниманья быть? — прищурился Иггельд, — Помнится, когда по Крутену с головой Белого Ведуна возвращался, так нравилось?

— Так тогда героями шли, победителями. А сейчас? Всем расскажи про кольчугу, да будто я что-то тайное знаю! Купчины друг дружку режут, а за мной мальчишки хвостом везде таскаются, может мне присесть для каких нужд надобно? Да иноземцы, тоже — пристают, все выспрашивают и выспрашивают.

— Меня тоже умучили. Сегодня, представь, зазвали к боярыне хворой. А она, подлая, и не больна вовсе — просто захотелось про кольчугу послушать. Вежель, говорят, и вовсе в подполе схоронился…

Младояр уселся за стол, резец — в руки. Надо продолжать работу, буковая дощечка готова лишь на половину. Странно на пятнадцатом году браться за такую работу — но княжич чувствовал себя уверенно, не зря столько прочитано. Буквицы да руны враз четырех языков, столбиком, а в строку — что чему соответствует. И это лишь начало работы. Задумка велика — закончив с буквицами, вырезать на буке слова, что одно и тоже значат, и, опять же, враз — на четырех языках. Но то — мечты. И народов боги создали великое множество. Вот, скажем, луту, дети Черной Земли, те пишут все больше по элласски, а в храмах — письмо другое, тайное, рисунками. А хуася и вовсе узоры кисточкой на шелках рисуют, каждое хитросплетение — слово, иль два, бывает — и больше, сложат хвостики из разных слов-узорчиков в один, получается целая фраза. Вот если б все народы писали б одинаково! И говорили на одном языке… Княжич улыбнулся собственным мечтаниям. Наставник вскинул брови:

— Все никак не успокоишься?

— Да я — о своем, о том, что боги столько языков напридумывали, да перемешали…

— А я, признаться, никак всю эту историю забыть не могу, — почему-то серьезно заявил старый лекарь, — и какой же дурень я был, когда на тебя кольчужку одевал. Хорошо, не прознали раньше! Ведь могли зарезать запросто. А кто виноват был бы? Я — старый дурак, жизнь прожил, ничего не понял!

— Так бы я и дался! — вскипел юноша, — Я не кур, что б меня запросто резать, я — княжич, сам любому голову снесу.

— Видишь ли, Млад, — спокойно возразил Иггельд, — во всяком деле есть свои мастера. И среди убийц тоже. Коли пообещают за твою голову пуд серебра — охотников найдется немало. У одного не получится, второго прибьешь — а третий тебя и достанет. Опять же хитрость человеческая. Вот, скажем, по всему Крутену слухи ходят, видели дружку какого-то купца, пробирался тот с котомкой тяжелой через лес к морю.

— А потом его мертвого у околицы деревенской нашли, горло перерезано, а свертка — как не бывало?

— Вот-вот, это я о хитрости!

— Какой хитрости? — не понял княжич.

— Слугу для отвода глаз послали, целый день все и думали, что в свертке — кольчужка, а сейчас некие тати, глупого парня пограбив, несут его котомку в края неведомые…

— И что?

— Ежику понятно — кольчужка еще в городе, — пожал плечами Иггельд.

— Я не ежик, и мне не понятно, — признался паренек, — хотя, теперь — да, понятно, но только после того, как ты объяснил!