– Раз уж у тебя появился сожитель, то пусть он тебя и обеспечивает, – безапелляционно заметил Кайл, глядя на дочь невозмутимым взглядом.

Он сидел в своем кабинете, неспешно потягивал из кружки крепкий, несладкий кофе, а дочери даже ничего предложить не удосужился. Не заслужила. Огорчила папочку.

– Они вынужденно терпят меня в своем доме. Я им никто!

– Не смогла заслужить симпатию будущих родственников?

– Папа, какого черта ты ведешь себя так, словно к тебе не дочь родная пришла, а посторонняя девка с улицы и просит чего

то нереального? Я не прошу доставать мне звезду с неба, и денег в большом количестве не прошу. Помоги мне, позволь пожить немного в твоем доме. Быть может, мамина блажь пройдет, и…

– Прости, но нет, – равнодушно ответил Кайл, продолжая цедить свой кофе.

Теперь он на дочь даже не смотрел, уткнулся в свои документы, а на нее взгляда не поднимал, будто перед ним никого не было. Пустое место, а не родная кровь.

– Да пошел ты к черту, – неожиданно зло выплюнула Люси. – И без вас я проживу. Вот увидите. И добьюсь таких высот, что вам никогда и не снились. Сами приползете ко мне и будете умолять признать родство, да только я тогда от вас отвернусь.

– Да

да, – меланхолично произнес Кайл. – Так все и будет.

Он не хотел делиться с дочерью подробностями своей семейной жизни, не стал объяснять ей причины своего равнодушия.

Пока она была единственным ребенком, он чувствовал за нее ответственность, баловал девушку и старался хоть как

то компенсировать свое отсутствие в её жизни презентами. Теперь, когда его вторая жена находилась в положении и готовилась в самом ближайшем будущем подарить ему наследника, Люси стремительно отошла на второй план.

Потому

то и закатила истерику жена Кайла. Она не желала видеть в своей квартире человека, который может вызвать у нее негативные эмоции. Она беременна, ей нужен покой, а не посторонние девки, пусть даже эта девка – дочь Кайла от первого брака.

Теперь, когда у Кайла появились новые заботы в жизни, судьба Люси перестала его волновать. Маска заботливого отца в мгновение ока слетела с его лица, смылась с кожи, словно акварельные краски с холста, оставленного под дождем.

В приемной его секретарша, молоденькая, чуть старше самой Люси, старательно эксплуатировала бесплатный интернет, разбрасывая свои фотографии по социальным сетям. Увидев, что находится не одна, девушка поспешила тут же закрыть все вкладки. Люси только усмехнулась. Она не собиралась идти и ябедничать отцу… Отцу. Люси снова мысленно повторила это слово и тут же приказала себе забыть о существовании подобного существительного. Кристина и Кайл без раздумий вычеркнули её из своей жизни, так и она поступит аналогично. Раз они в один голос заявляют, что у них нет дочери, то и она с этого дня официально заявляет, что родителей у нее нет.

Нередко после того разговора Люси ловила себя на мысли, что хочет напиться. От души. Так, чтобы потом ничего не помнить, а окружающие помнили и ужасались, но продолжала держать себя в руках, старательно поддерживала имидж хорошей девочки, не способной на совершение дурных поступков. Иногда дух противоречия давал о себе знать, поднимал голову и говорил тихонько: «Они считают тебя плохой, так почему ты до сих пор не доказала им, что они правы? Вот, когда увидят тебя плохую, еще пожалеть успеют о своих словах». Люси время от времени набиралась решимости, хотела послать весь мир в пропасть и стать такой, какой видели её родители, но потом сама себе задавала вопрос: а надо ли? И отмахивалась от глупых мыслей.

В доме Ланцев Люси чувствовала себя неуютно. Понимала, что там она чужая. Там её никто не ждал, желанием видеть не горел. Приживалка, не более того. Это было почти невыносимо жить с людьми, которым совсем не нужна, понимать, что они рады от тебя избавиться, но не иметь возможности сделать их мечты явью.

Отец обманул её. Урезал бюджет не вполовину, а в четыре раза.

В начале месяца он перевел мизерную сумму на счет девушки. На эти копейки можно было купить только самое необходимое, на какие

то излишки денег не было совсем. Никаких походов в кафе с подругами, никакого кино или лишней заколки. Все строго учтено, посчитано, и переосмыслению не подлежит. Сумма будет именно такой.

Видимо, отца задели слова о том, что однажды он сам приползет к Люси и будет унижаться. Кайл Лайтвуд никогда не перед кем не унижался. Гневная отповедь дочери разозлила благодетеля, он решил урезать бюджет.

Люси до сих пор чувствовала себя бедной родственницей, обитая у Ланцев.

Потому с радостью и бежала из того, чужого дома.

Никто её не упрекал и не говорил, что она мешает. Она сама не хотела стеснять людей.

Днем она могла проводить время в школе, а после шла в какую

нибудь кофейню, заказывала себе кофе или горячий шоколад. Сидела там, делала уроки, потом гуляла по городу. К Ланцам приходила только ночевать.

Иногда пересекалась с Паркером. Странно, но теперь и в общении с ним наметилось какое

то отчуждение. Вполне возможно, сама Люси это отчуждение и спровоцировала. Она жутко стыдилась того, что ей приходится жить в доме, куда её никто не приглашал. С человеком, которого она практически не знает, но которого вся школа отчего

то считает её любовником. Хотя, с тех пор, как они поцеловались в коридоре, между ними так ничего и не произошло. Они как будто застыли во времени и пространстве. Ни шага вперед, ни шага назад. Люси не могла себя пересилить, Дитрих не настаивал и даже не заговаривал ни о чем подобном. У него своих забот хватало.

Он чувствовал себя ненужным. Совершенно.

С Паркером Люси и то чаще общалась, чем с ним. Они могли стоять во дворе, разговаривать у забора о чем

то, Люси даже пыталась улыбаться. Но потом все равно отводила глаза. Она стыдилась того, что живет в одном доме с Дитрихом.

Разумеется, Ланц понимал, что угнетает её не сам факт проживания, а слухи, распространившиеся по школе со скоростью света. Уже буквально через пару дней после переезда по углам начали шептаться о них, хихикать над девушкой, нелестно отзываться о них обоих. Естественно, все это без инцидентов не обошлось, школа превратилась в место проведения боевых действий.

Не было дня, чтобы в школе не разразился скандал, одним из участников которого был Дитрих. Временами в них фигурировал и Паркер, искренне считавший себя ответственным за судьбу Лайтвуд. На фоне этого противостояния бывшие враги даже заключили временное перемирие. Громкие обвинения и насмешки в адрес Люси к концу месяца сошли на нет, но по углам до сих пор то тут, то там раздавалось змеиное шипение. Сплетники никак не могли успокоиться и продолжали чесать языками, осуждая парочку. Против них играло ещё и то, что некоторые ученики припомнили их поцелуй в холле. Опровергнуть факт отношений было невозможно.

*

– Ты снова здесь? Почему бы тебе не пойти домой и не учить там?

Люси резко обернулась, едва не опрокинув чашку с кофе себе на юбку.

– Это ты, – выдохнула с облегчением.

Сначала ей показалось, что к ней подкрался какой

то незнакомец, потому и реакция была стремительная, движения порывистые, нервные.

– Да, это я, – улыбнувшись, произнес Ланц.

Выдвинул стул, сел напротив, изучающе глядя в лицо своей собеседницы.

С некоторых пор он стал следить за ней. Любопытство проснулось, захотелось выяснить, где Лайтвуд пропадает целыми днями, почему практически не появляется дома. По выходным она, конечно, никуда не выходила, разве что кратковременные прогулки себе устраивала, а так большую часть времени проводила наедине с собой, что

то читала, слушала, записывала. Отлично развивала имитацию бурной деятельности. Еще время от времени в доме убирала, оттеснив Лоту от этого дела. В доме стало чище, почти так же, как у Паркеров. Вечный бардак исчез.

Дитрих чувствовал себя не менее, а то и более неуютно, чем Люси.