Меня спрашивают: «Маривон, ты одобряешь намеченные мною для лотереи номера? Я, знаешь ли, предпочитаю обсудить их предварительно в профсоюзе, тогда, если я не выиграю, буду хоть знать, с кого спрашивать!»
Я их бросила, своих товарищей. И вот начинаю страдать, что они потеют и острят там без меня. Голова моя тяжелеет. И смешна же я с этой прической в городе, где не знаю ни души.
Без машины. Без друзей. Без мужа. Без ничего. Да и сама я — ничто. Ни на что не похожа. Ни к чему не пригодна. Если упаду тут, на тротуаре, в обморок или замертво, будут недоумевать, зачем это я явилась умирать именно сюда.
Незачем мне было выбираться из своего гнезда. Я способна жить только в домашней обстановке, выполняя семейные обязанности. Сколько бы я ни протестовала, ни стонала, ни скулила, жизнь моя уже не изменится. Надо к ней приспосабливаться. Могу утешаться банальными жалобами: «Никто мне не помог, если бы мне повезло, были бы деньги, связи и т. д., не очутилась бы я тут. Если бы не было у меня привязанностей, могла бы начать с нуля, встряхнуться, проявить инициативу, во мне обнаружились бы разнообразные таланты, тогда бы я и счастье заполучила».
Скажем правду. Я не была бы больше Маривон. Маривон покорно возвращается к домашнему очагу и ожидает своего дорогого, нежнейшего, который вернется с работы до того измученным, что и слова не вымолвит.
Ладно, Маривон, приободрись!
Очень скоро ты вернешься к твоим привычным делам — машинам, завинчиванию, фрезеровке, стирке, варке, натирке, снова увидишь свои плоские ключи, наконечники, трубки, шкивы, молотки, ножи, бюретки, винты, болты, гайки, заклепки.
Перестань томиться.
Совершенно необходимо выпить черного кофе, тогда, возможно, придумаю, как закончить мою авантюру.
Насколько легче было бы вдвоем.
Когда я была маленькой, я придумала себе подружку, которая рассказывала мне всякие истории и играла со мной. Ее красивое имя звучало в моей голове, и никто не имел права сомневаться в ее существовании. Моя подруга Какие Селала была моей наперсницей и моей вдохновительницей. Какие Селала сопровождала меня всюду, куда мне хотелось пойти, она настраивала меня на опасные путешествия и утешала, когда осенью охотники с грубой руганью изгоняли меня из моих любимых полей и лесов. Я рассказывала маме о наших открытиях, играх и приключениях. Она смеялась, но несправедливо ругала лишь меня одну за разорванную нижнюю юбку, потерянные шнурки и пятна на платье.
Однажды мы приняли решение: Какие Селала и я — мы обе уходим из дому. Последний младенец поглощал все внимание матери, сестра ничего не понимала в моих играх и отказывалась принимать в них участие. Тогда мы построили в конце сада крошечное сооружение из тряпок и картона. Чтобы обеспечить себя питанием, на скопленные мною деньги мы купили кусок хлеба и плитку молочного шоколада, после чего спрятались в своем убежище.
Немного погодя явилась сестра:
— Имей в виду, еда на столе!
— Кто тебя послал шпионить за мной?
— Разумеется, мама, дура ты эдакая!
— Скажи ей, что не нашла меня, что я исчезла, — ладно?
Сестра пожала плечами и вернулась домой. Пошел дождь. Наш приют с минуты на минуту мог развалиться. Но мы с Какие Селала не боялись непогоды.
— Маривон! Хватит, беги скорее, идет дождь, и еда остынет!
Неудавшиеся побеги для меня привычны.
Ладно уж, вернемся, но весной обязательно исчезнем.
Вдвоем чувствуешь себя смелее. Какие Селала и я входим в кафе.
Себе я заказываю взбитые сливки, а для Какие Селала, которой ни к чему подкрепляться, — стакан воды.
Трое мальчишек, пытающихся подражать рокерам, крутятся вокруг автоматов. Их лица — лица чересчур быстро возмужавших сосунков — никак не вяжутся с остроносыми сапогами и куртками, усеянными металлическими бляхами. Какие Селала толкает меня под руку:
— Смотри, слушай.
Они быстро переговариваются своими ломающимися голосами.
— Видел потасовку в субботу вечером?
— Не-а.
— Парни из Ланволлиона здорово тогда врезали.
— Хоть и ужулили, но свое взяли — полный порядок.
— Я лично не могу прикидываться шлангом.
— Ты настоящая курица, старина.
— Посмотрел бы на Жан Поля в деле — как он врезал белобрысому верзиле. Кровища так и хлестала.
— А крошка Луи до того сдрейфил, что его вырвало. И крысу бы вывернуло от вонищи.
— Мы вовремя смылись, до прихода полицейских.
— Я, когда иду на танцы, выбираю телку, затаскиваю ее в укромный уголок. И дело с концом.
— И тебе каждый раз удается подцепить кралю?
— Еще бы, я мастак зубы заговаривать. Всегда в точку.
— Ты что, очки мне втираешь?
— Ничего подобного, просто рассказываю, и точка.
— Заруби себе на носу, я и не на такое способен, если бы хотел, но кровяная колбаса мне не по вкусу.
— Пф! Не все ли равно, какое мясо тискать. Лишь бы не пищало. Крикуний я посылаю подальше, только и всего.
Какие Селала и я давимся от смеха. Едва вылупились, молоко на губах не обсохло, и уже изображают из себя отпетых громил, женоненавистников. Такое не выдумаешь, надо увидеть воочию.
— Что тебя разбирает, мамаша, не над нами ли зубы скалишь?
У него оскорбленный вид.
— При чем тут вы? Вспомнился забавный случай — только и всего.
— О’кей.
— Эй, Марко! Мне пора отчаливать, моя старушка поджидает, ей поиграть охота.
— Я тоже смываюсь. Салют, типчики.
— Ладно, чего там, смываемся до послеобеда.
Все трое удаляются, виляя на ходу задами. Вот вам и все.
Я-то остаюсь. Слушаю дневной выпуск новостей по радио. Полдень миновал.
Мои товарищи — делегаты от рабочих — сегодня утром должны собраться на совещание с начальником по кадрам. Мсье Шапо похож на капитана Хэддока из альбомов Тэнтэна, только не такой забавный. Каждый месяц мы встречаемся в этом зале для заседаний. Повестка дня мало меняется от месяца к месяцу. Профсоюзники каждый раз выдвигают не менее сорока требований. Начиная от повышения зарплаты до установки умывальника, и непременно возвращаемся к 40-часовой неделе и улучшению питания в столовой. Как тут не прийти в отчаяние! Каждый вопрос страстно отстаивается делегатами перед абсолютно равнодушным шефом. Он выжидает, пока все утихомирятся. Отвечает:
— Нет… Невозможно… Предприятие не в состоянии позволить себе подобное… Вряд ли осуществимо в ближайшее время… Возможно, впоследствии… По изучении вопроса… Бесполезно.
И все равно, игры ради, каждый раз все начинается с атаки.
— Мсье Шапо, скажите сейчас, что именно вы можете выполнить немедленно. Если ничего — мы уходим. Не стоит зря время терять.
Невозмутимый мсье Шапо отвечает:
— Будем разбираться в вопросах, стоящих на повестке дня.
Он знает, что делает: если бы ответил, что ему нечего нам сказать и мы можем тотчас же разойтись — так, между прочим, было бы честнее, — возмущенные профсоюзники пошли бы в инспекцию труда с криком, что дирекция отказывается обсуждать и ставит под сомнение уже достигнутые результаты, вот мсье Шапо и делает вид, что обсуждение продолжается.
Один из делегатов жонглирует цифрами и блестяще демонстрирует непрестанное снижение нашей покупательной способности. Можно подумать, будто он верит, что достаточно хорошо объяснить и все сразу наладится.
Заработная плата увеличена согласно показателям НИСЭИ. [5]Мы обязаны считаться с требованиями экономики.
— Тогда дайте нам пятую оплачиваемую неделю отпуска, и покончим с этим.
Надеются, что, застигнув его врасплох, можно вырвать лакомый кусочек!
Тщетно.
— Сейчас и речи об этом быть не может. Когда проект примут для всей страны — дело другое.
Часами спорят, добиваясь установки фильтров в трубах, по которым идет отравляющий пар.
— Мсье Шапо, подите посмотрите сами: когда птицы пролетают над заводом, они падают на землю замертво. Пфюит!
Жизель, недавно избранная делегаткой от рабочих, впервые присутствует на собрании. Она ошеломлена. Зевает и начинает клевать носом. На нее произвел сильное впечатление шеф — этот могущественный человек в черном костюме. Она восхищена товарищами, такими ловкими в спорах, имеющими мужество и находящими нужные слова, чтобы загнать начальника по кадрам в угол. Она чувствует себя такой ничтожной, такой глупой, что охотно сбежала бы оттуда. Она обескуражена высокомерием шефа. Ей хотелось бы, чтобы переменилось абсолютно все, а тут часами разоряются по поводу плохо закрывающегося окна. Ну и работенка! Она уже жалеет, что участвовала в выборах. Отстаивать требования рабочих чересчур тяжело, ничего у нее из этого не получится. Она думает о товарках из своей бригады. Ей так хотелось бы показать им, на что она способна, потому что в душе она ощущает огромный протест против всего этого прогнившего мира.
