Женщина-художник — живописец, писатель, неважно кто, — живет одна. Но вся ее жизнь строится вокруг отсутствующего мужчины, которого она ждет. Например, она занимает слишком большую для себя одной квартиру. Ее сознание заполняется образом того мужчины, который должен в ее жизнь войти, тем временем она перестает писать — картины или книги. И все же в своем сознании она по-прежнему считает себя «художником». Наконец в ее жизни появляется мужчина, тоже какой-нибудь художник, но еще не сформировавшийся. «Художественная» часть ее личности переходит в него, он ею питается, он, используя ее, работает, как будто бы она — динамо-машина, подающая ему энергию. Наконец он нарождается как художник, художник подлинный, свершившийся; в ней художник мертв. В тот момент, когда она перестает быть художником, он от нее уходит; для того, чтобы творить, ему нужна женщина, обладающая этим качеством.

Американец, «бывший красный», приезжает в Лондон. Ни денег, ни друзей. В мире кино и телевидения он в черных списках. Американская колония в Лондоне, или, скорее, колония американских «бывших красных», знает его как человека, который начал критиковать сталинистские подходы в коммунистической партии за три-четыре года до того как и они нашли в себе для этого достаточно мужества. Он приходит к ним за помощью, считая, что, поскольку он был оправдан самим ходом событий, они забудут о своей враждебности. Но их отношение к нему не изменилось с тех пор, когда они все еще были ревностными членами партии или же сочувствовали ей. Для них он остается ренегатом, и это несмотря на то, что взгляды их переменились и что теперь они бьют себя кулаком в грудь, сокрушаясь, что не порвали с партией раньше. Среди них получает хождение слух, пущенный человеком, который раньше был догматичным и совершенно не критичным коммунистом, а теперь истерически бьет себя в грудь кулаком, что этот вновь прибывший американец — агент ФБР. Колония воспринимает этот слух как достоверный факт, отказывает новенькому в помощи и в дружбе. Пока они подвергают остракизму этого человека, они самодовольно и лицемерно рассуждают о тайной полиции в России, о деятельности антиамериканских комитетов, о доносчиках из числа бывших красных. В конце концов американец совершает самоубийство. Тогда они садятся все в кружочек и вспоминают инциденты из политического прошлого, находят основания не любить его, чтобы в этих разговорах утопить чувство вины.

Мужчина или женщина, утратившие из-за какого-то психического состояния чувство времени. Очевидно, что фильм получился бы роскошный, тема богатая. Ну, а у меня нет ни малейших шансов это написать, поэтому нет никакого смысла об этом думать. Но не думать об этом я не могу. Мужчина, утративший «чувство реальности»; и из-за этого его чувство реальности глубже, чем у других, «нормальных». Сегодня Дэйв сказал мне, так, между прочим: «Этот твой мужчина, Майкл, ну, то, что он тебя отвергает, ты не должна допустить, чтобы это на тебя повлияло. Кто ты такая, если тебя может сломать человек, который настолько глуп, что не готов продолжать отношения с тобой?» Он говорил так, словно Майкл все еще находится в процессе «отвергания меня», хотя прошло уже несколько лет. И разумеется, он говорил о себе самом. Он стал Майклом, на мгновение. Мое чувство реальности задрожало и распалось. Но все равно в этом было что-то очень ясное, своего рода озарение, хотя было бы очень трудно уловить это в словах. (Место для подобных комментариев в синей тетради, а не в этой.)

Двое, связанные любыми отношениями: мать и сын; отец и дочь; любовники; это неважно. У одного из них острый невроз. Невротик передает свое состояние другому (или — другой), который принимает его, в итоге больной становится здоровым, а здоровый больным. Я помню рассказ Сладкой Мамочки об одном из ее пациентов. К ней пришел очень молодой человек, абсолютно убежденный в том, что у него тяжелые психологические проблемы. Ничего такого она у него не обнаружила. Она попросила его прислать к ней своего отца. Все члены его семьи, а их было пятеро, один за другим побывали в ее кабинете. С ее точки зрения, все они были совершенно нормальными людьми, без каких-либо психологических проблем. Потом пришла мать. Она, на первый взгляд «нормальная», на деле пребывала в остро невротическом состоянии, однако она поддерживала в себе равновесие, передавая свое состояние членам своей семьи, особенно — младшему сыну. Со временем Сладкой Мамочке удалось ее подлечить, хотя заставить эту женщину ходить на сеансы оказалось делом неимоверно трудным. А молодой человек, который пришел к ней первым, почувствовал, как с него снимается большой груз. Я помню, как она сказала: «Да, зачастую настоящим больным оказывается самый „нормальный“ член семьи или какого-то иного сообщества людей. Но просто потому, что они — личности сильные, они выживают, потому что другие, личности более слабые, выражают за них их болезнь». (Место такого рода комментариям — в синей тетради, я должна их различать.)

Муж изменяет своей жене, но не потому, что он влюбился в другую женщину, а для того, чтобы отстоять свою независимость от брачных уз. Переспав с другой женщиной, он приходит домой, преисполненный намерения быть крайне осторожным, но «случайно» делает что-то такое, что его выдает. Эта «случайность», аромат духов, или губная помада, или же — запах секса, который он забыл смыть с себя, и есть на самом деле то, ради чего он все это затеял, хотя сам он этого и не осознает. Ему нужно было сказать своей жене: «Я не собираюсь тебе принадлежать».

Мужчина около пятидесяти лет от роду, он холостяк, или, может быть, он был женат недолго, его жена умерла, или же он развелся. Если он американец, то он разведен, но если англичанин, то его жена куда-нибудь засунута, он может даже жить с ней или просто делить с ней дом, но настоящего эмоционального контакта у них нет. К пятидесяти годам он уже прожил пару дюжин романов, из них три или четыре серьезных. Эти серьезные романы случались с женщинами, которые надеялись выйти за него замуж, отношения тянулись и были по своей сути брачными, только без официальных уз, он их рвал в тот момент, когда должен был уже на этих женщинах жениться. К пятидесяти он стал сухим, он озабочен своей сексуальностью, у него пять или шесть друзей женского пола, все — его бывшие любовницы, теперь они все замужем. Он — кукушка в полудюжине семейств, старый друг семьи. Он как ребенок, он зависит от женщин, становится все более рассеянным, беспомощным, постоянно звонит кому-нибудь из женщин и просит ему в чем-нибудь помочь. Внешне — щеголеватый, ироничный, умный, вполне способен на недельку или около того впечатлить какую-нибудь юную особу. С ними — с девушками или с женщинами, которые намного его младше, — у него случаются романы; потом он возвращается к более зрелым женщинам, исполняющим функции его добросердечных нянюшек, сиделок.

Мужчина и женщина, муж и жена, или же — люди, связанные долгими отношениями. Они тайно читают дневники друг друга, в которых (и это предмет гордости каждого из них) их мысли друг о друге излагаются с предельной откровенностью. Оба знают, что другой/другая все читает, но какое-то время в дневниках поддерживается объективность. Потом, очень постепенно, они начинают писать фальшиво, сначала — неосознанно; потом — осознанно, с тем чтобы на другого повлиять. Со временем складывается такая ситуация, когда каждый ведет два дневника: один для личного пользования, он хранится взаперти; второй — для прочтения супругом/супругой. Потом один из них допускает оговорку или ошибку, и другой обвиняет его/ее в том, что он/она обнаружил(а) секретный дневник. Ужасающая ссора, которая разводит их навеки, но не из-за исходных дневников — «но мы же оба знали, что читаем те дневники, это не в счет, но как ты можешь быть таким нечестным, чтобы читать мой личныйдневник!».