— Вы правы, — сказал Пол, обращаясь к миссис Бутби. — Правы на все сто. Мы это сделаем. Сколько понадобится голубей для пирога господина Бутби?

— Нет смысла затевать пирог, если их меньше шести, но если вы добудете побольше, то я смогу и вам испечь еще один. Для разнообразия.

— Верно, — сказал Пол. — Это внесет разнообразие. Мы вас не подведем.

Она его поблагодарила, очень серьезно, и ушла, оставив нам ружье.

Завтрак подошел к концу, было около десяти утра, и мы были рады, что нам есть чем заняться до ленча. Почти сразу за отелем от основной трассы под прямым углом отходила проселочная дорога и, петляя и повторяя все изгибы старой африканской тропы, она уходила в вельд. Эта дорога вела в Римско-католическую миссию, находившуюся примерно в семи милях от отеля посреди дикой местности. Иногда оттуда приходила машина за провиантом; иногда туда направлялись или же возвращались оттуда группы сельскохозяйственных рабочих, поскольку миссионеры держали большую ферму, но по большей части дорога пустовала. Эта местность представляла собой песчаный вельд, не совсем плоский, слегка волнистый, то здесь то там рассекаемый отдельно стоявшими копи — островерхими, небольшого диаметра холмиками. Когда шел дождь, почва словно не хотела принимать воду и оказывала ей сопротивление. Вода выбивала барабанную дробь, белые капельки яростно плясали по земле, отскакивая от твердой почвы и взлетая на высоту двух-трех футов, но спустя всего час после бури земля полностью высыхала, и только в овражках и влеях вода еще некоторое время продолжала жить и шуметь. Прошлой ночью дождь был таким сильным, что железная крыша домика, в котором мы спали, всю ночь тряслась и грохотала над нашими головами, но теперь солнце стояло высоко, небо было безоблачным, и мы, сойдя с дороги, шли рядом с ней по мелкому белому песку, который сухо рассыпался под нашими ногами, обнажая скрывавшуюся под ним темную влажную землю.

В то утро нас было пятеро, и я не помню, где были остальные. Может быть, в тот уик-энд мы приехали в отель только впятером. Пол нес ружье, у него был безупречно спортивный вид, и он улыбался и посмеивался над собой в этой роли. Джимми шел рядом с ним: неуклюжий, полноватый, бледный, взгляд его умных глаз то и дело устремлялся на Пола — смущенный от подавляемого желания, ироничный от болезненного понимания своего положения. Я, Вилли и Мэрироуз шли следом. У Вилли в руках была книга. Мэрироуз и я оделись нарядно — в яркие джинсовые штаны на лямках и рубашки. На Мэрироуз были голубые брюки и рубашка в розах, на мне — розовые брюки и белая рубашка.

Как только мы свернули с основной трассы на песчаную проселочную дорогу, нам пришлось идти медленно и с осторожностью, потому что после ночного ливня насекомые тем утром устроили настоящее пиршество. Казалось, все вокруг закишело ими и пустилось в необузданный разгул. Над низкими травами трепетали и порхали мириады белых бабочек, чьи белые крылышки слегка отливали зеленым. Все бабочки были белыми, но разными по размеру. В то утро какой-то один вид вылупился, выскочил, сбежал или же выполз из своих куколок и теперь праздновал свое освобождение. А на самой траве и на дороге повсюду были мириады ярких кузнечиков, тоже какого-то одного вида, и все они поделились на пары. Их, как и бабочек, было несметное множество, миллионы.

— И один кузнечик прыгнул на спину другому, — обронил Пол. Голос его прозвучал легко, но вполне серьезно. Он остановился. Джимми, шедший с ним рядом, тоже послушно остановился. И мы, чуть было на них не налетев, тоже остановились.

— Странно, — сказал Пол, — никогда раньше я не понимал глубинного или конкретного смысла этой песенки.

Во всем этом было что-то абсурдное, и мы были не столько смущены, сколько, скорее, объяты каким-то благоговейным трепетом, к которому примешивался страх. Мы стояли и смеялись, но смех наш был неестественно громким. Вокруг нас, повсюду, насколько хватало глаз, со всех сторон были насекомые, и все они совокуплялись. Одно насекомое, прочно упираясь лапками в песок, стояло неподвижно; в то время как другое, внешне точно такое же, сидело, прочно там укрепившись, на его спине, так что нижнее не могло и шевельнуться. Или же одно насекомое пыталось взобраться на спину другого, пока нижнее стояло неподвижно, очевидно стараясь помочь тому, которое хотело на него влезть и чьи трудолюбивые или отчаянные усилия угрожали опрокинуть их обоих набок. Или же пара, совершившая неловкое движение, опрокидывалась и тот, кто был снизу, тут же выравнивался и ждал, пока второй кузнечик возобновлял свою битву за достижение правильного положения, или же его вытеснял другой, точно такой же, кузнечик. Но счастливые, или — удачно спарившиеся, насекомые стояли повсюду, окружая нас со всех сторон: один на другом, с тупо вытаращенными яркими круглыми черными глазами. Джимми забился в конвульсивном смехе, и Пол хлопнул его по спине.

— Эти чрезвычайно вульгарные насекомые не заслуживают нашего внимания, — заявил Пол.

И он был прав. Одно такое насекомое, или же дюжина, или сотня могли показаться красивыми: они были яркими, словно их раскрасили только что выдавленными из тюбика масляными красками, и они почти светились в тонкой, изумрудного цвета траве. Но когда их были тысячи — пронзительно зелено-красных, с вытаращенными бессмысленными глянцево-черными глазами, — они выглядели абсурдно, непристойно и, помимо прочего, вопиюще тупо.

— Гораздо приятнее смотреть на бабочек, — сказала Мэрироуз, которая так и делала. Они были невероятно прекрасны. Сколько хватало глаз, синий воздух грациозно трепетал от легких движений их белых крылышек. А стоило посмотреть вдаль, бабочки словно превращались в белую мерцающую кисею, раскинутую над зеленью травы.

— Но, дорогая моя Мэрироуз, — возразил Пол, — ты, несомненно, воображаешь в присущей тебе очаровательной манере, что бабочки собрались здесь, чтобы отметить праздник жизни, или же они просто играют и забавляются своим полетом, но дело обстоит совсем иначе. Ими движет низменный мотив, им нужен секс, в точности так же, как этим, таким ужасно вульгарным, кузнечикам.

— Откуда ты знаешь? — спросила Мэрироуз своим неизменно тихим голоском, и очень искренне; и Пол рассмеялся очень громко, зная, насколько привлекательно звучит этот его смех, и он замедлил шаг и пошел рядом с ней, оставив Джимми одного впереди всех. Вилли, который сопровождал Мэрироуз, уступил место Полу и направился ко мне, но я уже ушла вперед, к Джимми, которому было одиноко.

— Но это действительно абсурдно, — сказал Пол, и в его голосе прозвучало искреннее смущение. Мы проследили за его взглядом. В бесчисленной армии совокупляющихся кузнечиков выделялись две пары. В одной — гигантское, могучего вида насекомое, как поршень, закрепленный на огромных пружинах ног, а на его спине — крошечный беспомощный партнер, неспособный вскарабкаться на нужную высоту. А в паре, стоявшей рядом с этой, все было наоборот: крошечный, яркий, жалобный кузнечик, а на нем — давящее, расплющивающее и почти сокрушающее его гигантское, мощное, неистовое насекомое.

— Я попытаюсь провести небольшой научный эксперимент, — заявил Пол.

Он, осторожно ступая, стараясь не передавить кузнечиков, отошел к обочине, где росла высокая трава, положил на землю ружье и сорвал травинку. Он опустился на одно колено, в песок, смахивая в сторону насекомых уверенными и безразличными движениями руки. Он аккуратно снял тяжеловесное насекомое с его крошечного товарища. Но в то же мгновение, совершив один точный и в высшей степени удивительный с точки зрения проявленной решимости скачок, большой кузнечик вернулся на то самое место, где он только что находился.

— Для проведения операции понадобятся двое, — провозгласил Пол.

Джимми тут же выдернул из земли стебелек для себя и занял место рядом с Полом, хотя на его лице и было написано мучительное отвращение, вызванное необходимостью приблизиться к кишащей массе насекомых. Двое молодых людей теперь стояли на коленях и совершали манипуляции травинками. Я, Вилли и Мэрироуз стояли рядом и наблюдали. Вилли хмурился.