— Да, я об этом тоже думала. — В этот момент Сара чуть не завела рассказ о своей любви, какой бы она ни была.
— Я понял, что меня так беспокоит. Почему мне так трудно на репетициях. Меня убивает конфликт реальности и иллюзии.
Теперь она онемела.
— Сара, вы слушаете?
— Да-да, я здесь.
— Вы, возможно, не понимаете меня. Вы ведь весьма рациональны.
— Вы хотите сказать, что ваша любовь к Жюли — реальность, а пьеса — иллюзия?
Пауза.
— Что ж, это нетрудно понять. И музыка. Музыка выворачивает меня наизнанку, даже не пойму почему. С ужасом думаю о дне, когда начнут репетировать с музыкой.
— Так что ж, вы больше не намерены появляться на репетициях? Мне вас очень не хватает.
— Спасибо, Сара. Приду, конечно. Нельзя так запросто сдаваться.
Место Стивена не пустовало. Его оккупировал Билл. Сара наслаждалась близостью этогр создания. Мгновенная близость — она тоже владела этим даром. Кто им не владеет в наши дни! Глянуть на общество сто лет назад… Какие-то павлиньи пляски. Формальности, формальности… Нас же формальности стесняют, душат, мы считаем их оскорблением, ударом по искренности.
Заставь-ка эту легкомысленную публику — сиречь актеров — двигаться на старинный манер. Вставать, садиться… ходить, и то надо учить. Генри устроил спецтренаж.
— Просто с души воротит! — возмущался он. — Глянуть на вас, так как будто вы все в джинсах!
— Да мы и вправду в джинсах, — донеслась до него чья- то реплика. Возразивший имел в виду, что, вот облачатся они в древние туалеты, сразу и преобразятся соответствующим образом. Но Генри эту точку зрения отмел.
— Молли! Ваша уважаемая маман всю жизнь твердила: «Не сутулься, выпрямись, не горбись!» Короче, будь комиль- фо. Так вот: будьте комильфо! Прошу вас!
И Молли, принудив себя мысленно выпрыгнуть из джинсов и весьма открытой футболки, забыв о забранных в хвостик по случаю жары волосах, представила себя затянутой в корсет и втиснутой в длинное платье с путающимся в ногах подолом. Генри мурыжил их два часа, как хрипун-капрал роту научениях. Встать! Сесть! Пройтись! Снова, снова и снова… Потешно, конечно, любоваться на народ в джинсах, кроссовках, футболках и всякой иной штучной дряни, изображающий светский раут XIX столетия.
— Если не отработаем сейчас, потом поздно будет, — объяснял на ходу целесообразность своего решения Генри. — Когда-то мы еще дойдем до костюмов…
У некоторых получалось лучше, у других хуже. Гаучо извинился, поклялся, что дома наверстает, и уселся в сторонке, внимательно следя за остальными. Лучше всего получалось у Билла Коллинза. Он скромно объяснил это тем, что пришлось ему таки поплясать в свое время — обучали его танцу, и в качестве первого требования приказали отвыкнуть от походки ломовой лошади. Сара, каки все остальные, следила, как Билл вышагивал по пыльным доскам церковного пола, и представляла его в щеголеватой форме с блестящими пуговицами. Его осанка и жесты, каждый его мизинец дышали достоинством, Билл изящно сгибался перед пустым стулом, принимал невидимую руку воображаемой дамы и чарующим жестом подносил ее напарфюмеренные пальчики к своим воображаемым лейтенантским усикам. Сара, как и все остальные женщины, восхищалась его наглой самонадеянностью и, стараясь справиться с участившимся сердцебиением, протестовала: эта красота и изящество — не шутка, они должны налагать какие-то обязательства, и в числе этих обязательств — не вести себя таким образом, не злоупотреблять ими. «Чья бы корова мычала, — ехидно вступал какой-то подсознательный голос.. — На себя оборотись». Да, верно, Сара вспомнила, как в свое время выступала по залу, несла себя, словно драгоценный сосуд, заполненный до краев еще более драгоценной жидкостью, как ловила взгляды, якобы не обращая на них внимания. Да она ли только? Любая юная самка, обнаружив свою силу, ведет себя так же. Еще с первобытных пещерных времен повелось. Да и в животном мире то же самое. Разве что какая-нибудь несчастная не понимает, чем располагает. Познавательное зрелище: мелкая посикушка лет тринадцати вдруг изумляется, когда беседующий с нею дедок (лет тридцати с небольшим) внезапно краснеет, заикается, нервно трет руки. Но затем до нее неизбежно доходит причина внезапных изменений, и она расправляет крылья и переполняется сознанием своей мощи. Воспаряет воздушным шаром… пока с течением времени этот шар не теряет излишний пар. Сморщивается наш шарик в кислую грушу и оседает в какое-нибудь лягушечье болото. Саре не хотелось занимать сознание подобными мыслями. К чему? Давно прошло. Итог можно подвести одним словом: «романтизм», ведь именно в этом недавно обвинил Сару Стивен.
Кроме того, ее стесняет Джойс. Своеобразный пояс целомудрия. С потерей «всего этого» она смирилась много лет назад. Сара слыла привлекательной. Как и Жюли, притягивала мужчин, всегда вокруг нее кто-то увивался, кто-то в нее влюблялся. Всё! Прошло! Баста! Никаких более переживаний, никаких находок — следовательно, никаких потерь. Она опустила взгляд на свое предплечье, открытое по причине жары. Сохранило форму, но усыхает. Вспомнила свое тело, каким оно было когда-то. Сравнила. Это теперешнее ее тело, в котором ей по-прежнему достаточно удобно, казалось, сосуществовало с прежним, юным, на манер эктоплазмы. Но ни к чему об этом думать. Хватит! — снова приказала она себе.
Но о Билле-то можно и подумать. Попробуй о нем забыть, вот он снова рядом. Они мило болтают о том о сем, чаще всего, разумеется, о нем, О его детстве, большая часть которого прошла в одной из добротных старых школ здесь, в Англии. Солидная семья среднего класса может позволить себе отдать ребенка в такую школу. Пришлось Биллу поучиться и в Штатах, в школе такого же уровня. Если его и обделили эмоционально, то никак не материально. Иногда каникулы мальчик проводил с обоими родителями, встречавшимися ради него. Развелись они в его раннем детстве. Семья не сложилась. Он много рассказывал о матери.
Сара определила эту легкость взаимопонимания как свойственную общению с ребенком лет этак до одиннадцати, выросшим у тебя на глазах. Ну, например, с племянником. Это, однако, не относилось к Джойс, всегда настроенной на другую волну, которая отвечала на все своей робкой, беспокойной улыбкой. Дружба улыбками… Совсем неплохо. Легкость контакта с ребенком исчезает чуть ли не мгновенно по достижении им определенного возраста, с наступлением половой зрелости. Взрослые скорбят по этому поводу, а ребенок легко забывает былую дружбу, он (она) занят взрослением, самоопределением, которое исключает абсолютную открытость, полное доверие. И с кем у нее снова установилось такое детско-взрослое взаимопонимание? С двадцатишестилетним Биллом Коллинзом, которого так любила мать.
Но это взаимопонимание тонуло в общем водовороте, действующем как джакузи, бьющем струями со всех сторон, колющем, булькающем, бурлящем. Накал страстей рос, группа лучилась энтузиазмом, эйфорией, которая должна была достичь апогея в вечер премьеры. Не так уж долго ждать.
Генри, падая — точнее, влетая — в стул рядом с Сарой, не переставал шутить. Ему нравилась пьеса — если это можно было назвать пьесой. Нравился состав исполнителей — сам подбирал. Он восторгался музыкой и подобранными к ней Сарой текстами. И радовался, что не присутствует Жюли, ибо не хватило бы энергии на ее обожание. И режиссер закатывал глаза, изображая влюбленного клоуна.
Часто подсаживался к Саре Ричард Сервис (Филипп). Скромный, серьезный, не без сюрпризов. Он оказался не в состоянии обеспечить себя, работая исключительно в театре, и преподавал в сельскохозяйственном колледже. В свое время отец его, человек практичный, фермер, убедил сына в том, что нельзя полагаться исключительно на театр. Сара шутила, что Ричард видит в Жюли барышню-крестьянку, ибо определил ее как выросшую в одном лесу и прожившую всю жизнь на окраине другого. Почему Жюли Вэрон покончила с собой? С одной стороны, из страха перед городом, с другой — испуганная угрозой одомашнивания. Об этом он спорил и с Салли, которая утверждала, что и в наши дни все еще очень близки к деревне, в той или иной форме. Беда Жюли в том, что она родилась женщиной. По крайней мере, у нее хватило ума не податься в актрисы. «Глянь на меня, — говорила Салли. — Много ли ролей нынче для толстой черной бабы? Нет, — смеялась она, — по пальцам перечтешь». Чаще всего Ричард и Салли обсуждали своих детей, у каждого их было по трое. Старшая дочь Салли в отсутствие матери присматривала за двумя младшими. О муже Салли никогда не вспоминала. Она хотела, чтобы дочь ее окончила школу и поступила в колледж, но попробуй убедить в необходимости этого упрямого подростка! «Дура набитая, говорю я ей. Настоящая дурища. Через десять лет вспомнишь, как мать уговаривала. Но разве ж она послушает!» Пятнадцатилетний сын Ричарда уже бросал школу, но затем его уговорили в нее вернуться. Схожесть ситуации при различных уровнях дохода. Дружба Ричарда и Салли выглядела трогательно, особенно если учесть, сколько между ними было отличий. Возможно, именно эти различия и вызывали замешанные на любопытстве уважение и даже нежность.
