С появлением первого посетителя у меня что-то клокочет в горле, что-то замирает в груди, что-то щекочет под лопатками, но посетитель, не взглянув на стену, направляется к стойке бара.

«Бывает Судьба, – думаю я, – а бывает Удача!»

Под потолком тихая музыка – бархатный голос поёт по-английски «Люби меня, люби меня снова!»

Мирьям сидит прямая, напряжённая.

Тряся сверкающими кудряшками, Кучерявый подходит к нам и спрашивает:

– Что здесь делает Мирьям?

– Приобщается к искусству, – объясняю я.

– Искусству? – Прищурив глаз, Кучерявый подчёркнуто сомневающимся взглядом осматривает стену с моими рисунками. – Где здесь искусство?

– Пошёл вон! – тревожусь я, потому что никогда нельзя знать заранее, к чему может привести дурной глаз.

Гляжу на Мирьям: она молоденькая, свеженькая, чистенькая и, разумеется, что-либо испортить не может.

В кафе заходят одновременно человек восемь-девять. Музыка под потолком обрывается, и женский голос объявляет о выставке картин Ашера Сегала. Рисунки продаются. Цена умеренная. Расчёт вести с хозяйкой кафе, г-жой Плоткиной. И опять растекается музыка – саксофон играет так, словно его что-то смущает.

– Ой, глядите! – неживым голосом шепчет Мирьям и указывает на несколько человек, которые приближаются к моей стене.

«Только бы не очень близко…» – думаю я.

– Ой, Ашер!.. – Мирьям показывает на мужчину в белой рубашке и белых брюках. Тот внимательно разглядывает портрет монашки-негритянки, которую я рисовал в Иерусалиме – монашка стояла возле Яффских ворот и разглядывала толпу туристов. Меня влекло обрамлённое белым сукном лицо, на котором лоснились губы величиной со среднюю картофелину.

Склонив голову набок и почёсывая за ухом, мужчина разглядывает негритянку, и его правая штанина вздрагивает на том месте, где должно находиться колено.

«Надеюсь, он не посмеет пнуть монашку ногой!» – клокочет во мне ужасная мысль, но мужчина вдруг подзывает г-жу Плоткину. Пока они беседуют, глотаю слюну.

– Друзья, – прошу я, – пожалуйста, подержите-ка фиги!

Кучерявый охотно сооружает громадную фигу перед моим носом, а Мирьям опускает руку под стол.

Под стук моего сердца г-жа Плоткина снимает со стены «Чёрную монашку».

– Ой! – вскрикивает Мирьям и достаёт из-под стола руку.

– Фигу можешь опустить! – говорю я Кучерявому. – Подустал, наверно…

– Нисколько! – руку Кучерявый держит твёрдо, словно в ней не фига, а боевой меч. – Могу подержать ещё!..

На нашем столике появляется бутылка «Кармель Мизрахи», и я не спеша разливаю вино по рюмкам.

– Господи! – просит Кучерявый. – Господи, пошли, пожалуйста, на Ашера Сегала ежедневно по чудаку в белых брюках!.. Господи!..

Одобряю выступление Кучерявого и мысленно подсчитываю заработанное на «Чёрной монашке»; после вычета процентов, которые причитаются хозяйке кафе, получится, примерно, сумма стоимости трёх порций биточков. Конечно, не богато, но, когда ты готов проглотить даже ножи и вилки, биточки представляются крупной ценностью.

Г-жа Плоткина издали машет нам пухлыми ручонками – она, конечно, уверена, что мы пьём за её счастье.

Встаю из-за стола и направляюсь к хозяйке. «За проданный портретик прошу оплатить не деньгами, а тройной порцией биточков!» – требую я и, не дожидаясь ответа, возвращаюсь к своим друзьям. Я очень доволен своими финансовыми способностями и мысленно целую себя в лоб. Без всякого сомнения, при теперешнем падении курса шекеля, биточки гораздо надёжнее, чем деньги; во всяком случае, свою ценность (особенно в холодильнике) они сохранят на более долгий срок.

Кучерявый радостно потирает руки, Мирьям строит ему рожицы. Я охотно включаюсь в игру: умею отлично двигать носом и немного ушами.

***

– Обожаю давлёную клубничку, – говорит за соседним столиком дама, у которой полная шея. – Попросите, пожалуйста, давлёную клубничку!

Мужчина, который при даме, вздрагивает.

– Нет! – тихим, но решительным голосом говорит он. – Давить клубничку жалко…

– Глупый вы человек, – у дамы, кроме полной шеи, ещё и угрожающе-нервный смех, – это делается на кухне!..

– Не могу, – виновато улыбается мужчина и бессильно опускает голову.

– Вы не мужчина! – решает дама. – Вы даже не джентльмен!

– Могу пригласить на танец… – нерешительно предлагает он. – Или подарить один из тех портретиков, что на стене…

Вытягиваю шею – мои ноздри щекочет запах ещё трёх порций биточков.

– Кучерявый, – прошу я, – потрогай у меня пульс!

Кучерявый долго и основательно ощупывает мой локоть.

– Кажется, ты при смерти, – слышу я озабоченный голос друга. – Твой пульс совершенно не прощупывается.

– Совершенно?! – кажется, запах дополнительных биточков помутил мой разум.

– К чёрту портретик! – выстреливает за соседним столиком дама. – Кому нужны портретики?!

Опечаленный, опускаю голову, а потом, когда Кучерявый снова строит рожицы, отвечаю движением ушей.

Мы пьём вино, едим биточки, слушаем, как под потолком весело шалит саксофон, и теперь я твёрдо знаю, что именно для человеческого счастья необходимо больше всего.

Воскресенье, вторник, четверг; воскресенье, вторник, четверг; воскресенье, вторник, четверг; воскресенье, вторник… Ни в один из воскресений, вторников и четвергов маму не выписывали. Сегодня снова четверг…

***

Удивительное совпадение – когда я в детстве жил в интернате, мама навещала меня по воскресеньям, вторникам и четвергам. Разве мог я тогда предположить, что когда-нибудь по воскресеньям, вторникам и четвергам буду навещать маму…

***

«Может быть, выпишут сегодня!» – думаю я и стучу по дереву полки, на которой восседает Мим. Никакого сомнения: деревянное оберегает от дурного глаза, длинного языка и всяческих напастей!

– Несчастия в нас самих, – угрюмо молчит Мим.

– Как скажешь, – умным людям с утра спорить не следует…

Натягиваю на себя брюки и спускаюсь на улицу.

Ничто, даже густая пыль, осевшая на «фиате», несчастным его не делает, потому что он всего-навсего машина. Машины могут быть старыми, побитыми, дефектными, запущенными, но только не несчастными, ибо несчастными бывают только люди; и, наверно, Мим прав, когда молча утверждает, что несчастья в нас от рождения, и что всем нам вместе с руками, ногами, почками и кишками приданы ещё и несчастья…

Включаю зажигание и, проехав метров сорок, решаю поставить перед собой цель: на нейтральной скорости докатиться до ларька Ханана. В жизни нельзя без цели…

– Привет! – издали кричит Ханан. – Что-то с машиной?

– Откуси себе язык! – говорю я. – С чего ты взял?

– Какая-то она вялая…

– Просто с утра сонная.

Ханан выносит две бутылки пива.

– Чего вдруг? – вглядываюсь в лицо Ханана.

– Сын у меня родился! – улыбается он. – Посередине ночи…

– Вот как, – улыбаюсь я тоже и тянусь за бутылкой.

Холодное пиво освежает размякшие за ночь внутренности.

– Ты весь светишься, – говорю я и думаю о том, что Ханану тридцать шесть, что он на целых десять лет старше меня.

– Сейчас бы бутылок семьдесят выдул! – сообщает он.

Задумываюсь: «Сколько бутылок выпила мама, когда родился я?»

– Семьдесят, не меньше! – повторяет Ханан. И протягивает ещё бутылку.

Кладу бутылку на заднее сиденье, поворачиваю ключ зажигания. «Фиат» принимается кудахтать, и я думаю, что если пожилая машина ещё в состоянии кудахтать, то с ней всё в норме… «А со мной?..» – думаю я потом.

– Приходи рисовать моего сына! – кричит Ханан. Под залитой пивом майкой перекатывается большой весёлый живот.

«Надо же, – думаю я, – человек не прочь выдуть семьдесят бутылок пива! Счастье может и погубить…» Сворачиваю на Реховотское шоссе.

***

Я знаю: мама рожать меня не хотела – так получилось. Наверно, не сумела достать таблетку… Чудеса!.. Так уж получилось – хотела природа… Кому придёт в голову обижаться на природу?..