Ма поспешно принялась развешивать готовые вещи и попросила меня разобрать по размерам брюки с длинной вешалки. Она протянула мне марлевую маску – квадратный кусок белой ткани, который следовало завязать за ушами. Мы находились рядом с гладильным цехом, и жара стояла адская. Но в маске совсем нечем было дышать, и через несколько минут я ее сняла. Ма свою тоже не стала надевать.

В мусорном контейнере я углядела скомканную китайскую газету и украдкой вытащила ее. Знакомые символы хоть немного подбадривали. Начав сортировку брюк, я разложила газету рядом, на пустой табуретке.

Не прошло и часа, как все поры на коже были забиты фабричной пылью. Паутина из красных нитей опутала мои руки, и, смахивая с лица пот, я оставляла грязные разводы. Ма постоянно протирала стол, за которым работала, но спустя несколько минут там уже лежал новый слой пыли, настолько толстый, что я вполне могла бы на нем порисовать, будь на это время. От каждого движения пыль хлопьями взмывала в воздух.

Посторонний запах, перебивая вонь полиэстера, коснулся моих ноздрей. Я обернулась. Рядом стоял мальчишка. Примерно моего роста, в старой белой футболке, но крепкие руки и плечи подсказывали, что парень, видимо, из драчунов. Глаза, глядящие из-под ровной линии густых бровей, были удивительного золотисто-карего цвета. Он, причмокивая, обгладывал жареное свиное ребрышко. Поблескивала хрустящая корочка, и я практически ощущала вкус ароматного сладковатого мяса.

– Ты до сих пор умеешь читать по-китайски, – качнул он головой в сторону газеты.

Я кивнула. Не уточнив, что только по-китайски и умею читать.

– А я все забыл. Мы живем в Америке уже пять лет, – похвастался он. – Ты, наверное, умная. Читаешь и все такое. – Это прозвучало не как комплимент, а скорее как вопрос.

Я решила быть честной.

– Читала когда-то.

Он поразмыслил мгновение.

– Хочешь кусочек?

Я заколебалась. У китайцев не принято есть чужую еду. В Гонконге мне никто ничего не предлагал.

Парнишка помахал целым ребрышком прямо перед моим носом:

– Ну, бери же.

– Спасибо. – И я решительно сунула мясо в рот. Вкус оказался таким же чудесным, как и аромат.

– Только не говори никому, – промычал он с полным ртом. – Я стащил это у Мамаши Гавс.

– У кого? – Я в недоумении уставилась на него. Свою долю ворованного я уже проглотила.

– У Сержанта.

Наверное, у меня все еще был удивленный вид.

– Мамаша Гавс, – вздохнул он. И поскреб шею, точно имитируя привычку Тети Полы.

– Это моя тетя! – выдохнула я.

– Ой-е! – широко распахнул он глаза.

Но тут я рассмеялась, и он вместе со мной.

– Знаешь, вообще-то я не воришка. Просто мне нравится дразнить ее. Заходи ко мне в перерыве, туда, где нитки обрезают. Меня зовут Мэтт.

В свой следующий перерыв я заглянула к обрезчикам ниток. Худенькие старушки и дети проворно вертели в руках готовые изделия, специальными ножницами обрезая торчащие нити. Некоторым из ребятишек было лет по пять, не больше. Мэтт работал рядом с малышом в очках. Женщина – должно быть, их мать – сидела рядом. Ее большие розоватые очки едва прикрывали огромные мешки под глазами.

– Ты мальчик или девочка? – спросила она, коротко глянув в мою сторону.

Мэтт сдавленно хихикнул.

Я знала, что похожа на мальчишку – грудь совершенно плоская, волосы коротко подстрижены из-за вечной жары в Гонконге. Захотелось исчезнуть.

Второй мальчик миссис By, совсем крошечный лопоухий очкарик, не поднимал глаз. И все крутил в руках одну и ту же юбку, выискивая пропущенные нитки. На столе перед ним стоял игрушечный мотоцикл с картинкой американского индейца на бензобаке. Игрушка выглядела так, словно ее долго грызли и жевали.

– Привет, – обратилась я к малышу.

Мальчик не ответил, и тогда Мэтт, наклонившись, осторожно помахал ладонью перед его лицом. Потом сделал несколько знаков, напоминавших азбуку глухонемых. Малыш на миг вскинул голову и тут же потупился вновь. За это мгновение я успела разглядеть, что глаза его за стеклами очков странно расфокусированы.

– Парк не очень хорошо слышит, – пояснила миссис By.

– Ма, у меня перерыв, – объявил Мэтт, спрыгивая с табуретки. Обернувшись к Парку, он сделал еще несколько жестов. Наверное, спрашивал, не хочет ли Парк пойти с нами.

Парк никак не отреагировал, и Мэтт сказал:

– Он стесняется.

– Только не слишком долго, – попросила миссис By. – У нас очень много работы.

Некоторые из ребят, заметив, что мы освободились, потянулись в нашу сторону, и все вместе мы двинулись к аппарату с напитками у входа. Содовая стоила двадцать центов за бутылку, и позже я узнала, что мало кто покупал ее здесь – чересчур дорого, – но сама идея, что на удушающе жаркой фабрике можно достать прохладную газировку, была настолько заманчива, что пятачок у аппарата превратился в самое популярное место отдыха.

Я подозревала, что многие из ребят оказались на фабрике по тем же причинам, что и я. Официально они не числились работниками, но им больше некуда было идти, а родителям требовалась помощь. Ма объяснила, что платят здесь сдельно, а значит, работа, выполненная детьми, составляла существенную прибавку к доходам семьи. В школе я узнала, что сдельная оплата в Америке незаконна, но эти правила касались только белых, а не нас.

Прислонившись к тихо урчавшему аппарату, я наблюдала за Мэттом. Он, похоже, был лидером среди фабричных ребятишек всех возрастов – от четырехлетних до подростков. Для экономии Ма почти всю мою одежду шила сама, хотя и не слишком ловка была в этом деле, так что на мне была белая рубаха, сшитая вручную, в то время как на других детях – клевые футболки с английскими надписями вроде «Не забудь проголосовать». Они чередовали китайские слова с английскими, демонстрируя, какие они настоящие американцы, и, похоже, всем было известно, что я «только что из джонки». Новость о том, что Мамаша Гавс моя тетушка, вызвала бурное перешептывание, но Мэтт определенно взял меня под крыло, так что никто не посмел дразниться. И даже несмотря на тяжелую работу, я рада была оказаться вновь среди маленьких китайцев.

Минут через десять все потянулись обратно к рабочим местам. Я вернулась к Ма и продолжила работу, но была уже страшно уставшей. Ведь прошло уже целых три часа. Я все ждала, что Ма сейчас скажет – пора идти домой. Но вместо этого она достала пластиковый контейнер с вареным рисом, морковкой и кусочком ветчины: обедать придется прямо за этим столом. Я не могла жаловаться – она-то здесь гораздо дольше, чем я. Мы поели стоя, очень быстро, чтобы успеть выполнить положенную норму. Первый рабочий день закончился для нас в девять. Позже я узнала, что это еще довольно рано.

Утром я долго не выходила из ванной.

– Ким, – позвала Ма, – мы опоздаем в школу.

Я неохотно приоткрыла дверь, теребя в руках старенькое полотенце.

– Мне нездоровится.

Ма обеспокоенно потрогала мой лоб:

– Что случилось?

– Живот болит, – пробормотала я. – Наверное, мне сегодня лучше остаться дома.

Ма внимательно посмотрела на меня, улыбнулась.

– Глупышка, зачем говорить так много слов? – Она имела в виду – зачем я обманываю. – Ты должна ходить в школу.

Идея образования была для Ма священна.

– Я не могу, – созналась я. И глаза опять наполнились слезами, хотя я старательно скрывала их, пряча лицо в полотенце.

– Тебя обижают? – ласково спросила Ма.

– Не дети, – всхлипнула я, пристально рассматривая обшарпанный порог ванной комнаты. – Учитель.

Взгляд ее стал скептическим. В Гонконге учитель – фигура очень уважаемая.

– О чем это ты?

И я рассказала все: как мистер Богарт вчера поправлял мой акцент, как он сердился на то, что я ничего не понимаю, и назвал меня пиццей, как он решил, что я списываю, и поставил мне «ноль». Я уже не пыталась сдерживать слез и лишь сдерживала рыдания, когда слезы хлынули свободным потоком.