– Не подгадывать! – рассердился он. Нос и щеки раскраснелись, как будто он внезапно захворал. – Ты, пицца!
– Простить моя, сэр… – забормотала я. Вряд ли меня могли назвать пиццей, американской едой. Но что же тогда он сказал? Произношение моих учителей в Гонконге не имело ничего общего с тем, что я слышала теперь в Бруклине.
– М-м-меня, – произнес он, сложив губы в ниточку. – Простите м-м-меня.
– Простите меня, – повторила я.
Я его явно раздражала, но не понимала почему. Мистер Богарт написал на моем листке огромное «О» и протянул мне. Этот ноль будто полыхнул флуоресцентным светом на весь класс. Что скажет Ма? Я никогда в жизни не получала нулей, а теперь еще все вдобавок решат, что я жульничаю. Оставался единственный шанс произвести положительное впечатление на мистера Богарта – проявить усердие в уборке класса после уроков. Если уж я не могу продемонстрировать интеллектуальные способности, сумею хотя бы доказать, что старательно работаю.
Но едва прозвенел звонок, все ребята тут же выбежали из класса. Никто не остался вымыть полы, расставить стулья и стереть с доски.
Мистер Богарт, заметив мое удивление, спросил:
– Чем могу помочь?
Я промолчала и поспешила выйти из класса.
Ма ждала меня на улице. Я была так рада видеть ее, что чуть не расплакалась, вцепившись в ее руку.
– Что такое? – Она развернула к себе мое лицо. – Тебя кто-то дразнил?
– Нет. – Я вытерла щеки. – Все нормально.
Ма не отводила взгляд:
– Тебя кто-то ударил?
– Нет, Ма. – Я не хотела, чтобы она переживала, потому что все равно ничего не сможет сделать. – Просто здесь все совсем по-другому.
– Понимаю. – Она все еще тревожилась. – Что вы сегодня делали?
– Я не помню.
Ма вздохнула, уступая, и принялась объяснять, как мне самостоятельно добираться до фабрики. Она выдала целый список, чего не следует делать: подходить к странным незнакомым мужчинам, бездомным, карманникам, прикасаться к грязным поручням, стоять слишком близко к краю платформы…
У входа в метро грохот поезда заглушил ее слова. Стены тоннеля, проносившиеся мимо за мутным вагонным стеклом, сливались в бесконечное размытое пятно. В таком шуме разговаривать было почти невозможно. Напротив нас сидели два мальчика примерно моего возраста. Когда тот, что повыше, встал, из кармана у него выпал громадный нож – в кожаных ножнах, а рукоять по руке взрослому мужчине. Я сделала вид, что смотрю в другую сторону, и пожалела, что не могу стать невидимкой. Второй парень махнул приятелю, тот поднял нож, и оба вышли из вагона. Я покосилась на Ма, глаза у нее были прикрыты. Я прижалась теснее и принялась запоминать остановки и пересадки, чтобы не заблудиться, когда поеду одна.
Мы вышли на станции, Ма повернулась ко мне и сказала:
– Я совсем не хочу, чтобы ты в одиночку ездила на метро.
Вот так все было в первый раз. Поездки на фабрику после школы превратились в процесс настолько автоматический, что порой, годы спустя, даже направляясь в другое место, я вдруг замечала, что села в поезд, идущий в сторону фабрики, словно все пути вели только туда.
Чайнатаун оказался очень похож на Гонконг, только улицы не такие тесные. В рыбном магазине высились горы морского окуня и корзины крабов; полки бакалеи ломились от консервированной папайи, личи и карамболы; уличные торговцы предлагали жареный тофу и вареный рис. Я радостно подпрыгивала рядом с Ма, пока мы проходили мимо ресторана, где в витрине висели копченые цыплята, и мимо ювелирной лавки, сверкающей желтым золотом. Я свободно понимала все, что говорили люди вокруг. «Нет, я хочу самые лучшие тыквы», – заявляла какая-то женщина. «Это слишком дорого», – возражал мужчина в дутой куртке.
Грузовой лифт поднял нас ко входу на фабрику. Ма толкнула металлическую дверь, и вырвавшееся оттуда облако горячего пара едва не сбило меня с ног. В воздухе густо пахло металлом. Я почти оглохла от грохота сотен швейных машин «Зингер». Над каждой склонилась темная голова.
Никто не взглянул на нас: женщины подсовывали машинам все новые стопки ткани, не останавливаясь, даже чтобы отрезать висящие нитки. Почти у каждой швеи волосы были завязаны в пучок, но все же некоторые пряди выбивались и прилипали к мокрым от пота щекам и шеям. Лица у всех закрыты масками. И на каждой маске – грязная пыльная пленка цвета заветрившегося мяса.
Фабрика занимала целый этаж громадного промышленного здания на Канал-стрит. Огромное, похожее на пещеру помещение, торчащие металлические балки, ржавые болты, покрытые слоем вечной грязи. Груды ткани на полу рядом со стульями, тележки, заваленные горами полуфабриката, длинные металлические поручни с висящей на них готовой и разглаженной одеждой. Свет, просачивавшийся сквозь клубы фабричной пыли, серебрился нимбом вокруг женских голов.
– А вот и Тетя Пола, – сообщила Ма. – Она выходила собирать арендную плату.
Тетушка шествовала по залу со стопкой красных тряпок в руках, раздавая новую работу швеям. Те, кому доставалась стопка побольше, казалось, были ей признательны и часто-часто кивали в знак благодарности.
Тут она заметила нас.
– А вот и вы, – приветствовала она, подходя ближе. – Фабрика впечатляет, не правда ли?
– Старшая сестра, могу я поговорить с тобой?
Тетушка определенно ждала другой реакции. Лицо ее слегка вытянулось.
– Давайте пройдем в офис, – недовольно предложила она.
Открыто глазеть никто не осмелился, но множество взглядов украдкой провожало нас, пока мы шли к офису Дяди Боба. Женщины сидели за удивительными машинами, которые подшивали брюки и пришивали пуговицы, – я таких никогда не видела. И работали все в невероятном темпе.
Сквозь стеклянную дверь кабинета видно было сидящего за столом Дядю Боба. Тросточку он поставил у стены рядом с собой. Мы вошли, Тетя Пола прикрыла дверь.
– Первый день, а? – улыбнулся Дядя Боб.
Мы не успели рта раскрыть, как заговорила Тетя Пола.
– Простите, но у нас мало времени, – заявила она. – Я не могу допустить, чтобы другие рабочие подумали, будто я делаю поблажки своей семье.
– Конечно, – согласилась Ма. – Я знаю, что вы оба очень заняты и не видели квартиру, в которой мы поселились, но там не слишком чисто. – Ма имела в виду, что жилище ниже всяких норм. – И мне кажется, для А-Ким это место небезопасно.
– Ой, младшая сестра, не беспокойся. – В голосе Тети Полы было столько тепла и уверенности, что я невольно поверила ей. – Это временно. Пока не нашлось места, которое было бы вам по карману, ведь у вас так много расходов. Но у Мистера Н. есть еще дома, и как только появится место, за которое вы сможете платить, мы сразу же вас туда переселим.
Ма успокоилась прямо на глазах, и даже я заулыбалась.
– А теперь пойдемте, – продолжала Тетя Пола. – Нам лучше вернуться к работе, пока остальные не решили, что у нас тут семейная вечеринка.
– Удачи, – бросил нам вслед Дядя Боб.
Тетя Пола повела нас на рабочее место. По пути мы прошли мимо громадного стола, которого я прежде не заметила. Вокруг него суетились пожилые женщины и совсем маленькие ребятишки, обрезая торчащие нитки с готовых изделий.
– Они приходят за этот стол детьми и из-за него же выходят, уже став бабушками, – подмигнула тетя Пола. – Круговорот фабричной жизни.
Тут мы вступили в густое облако пара. Я ничего не видела, но поняла, что именно здесь находится источник жара. Четыре огромных паровых пресса были соединены с центральным кипятильником, который издавал пронзительный свист каждые несколько минут, выпуская пар. Рядом с каждым прессом стоял человек, он помещал одежду на подставку пресса, затем закрывал крышку – и новые клубы пара вырывались наружу. Отглаженную одежду укладывали на специальные козлы для «окончательной обработки», которая была обязанностью Ма. Стопки одежды непрерывно росли.
Наконец мы добрались до своего рабочего места. Оно оказалось просторнее, чем вся наша квартира. Длинный стол и гора отглаженных вещей, которые мы должны были развесить, рассортировать, перевязать лентой, прикрепить бирку и упаковать в пластиковый пакет. Тетя Пола оставила нас, предупредив напоследок, что отправка товара через несколько дней и она рассчитывает, что мы с Ма управимся вовремя.
