– Да, вне службы мы носим что хотим. Вечером, я имею в виду.

– И, как я вижу, вы всегда ходите в фитнес-зал.

– На борту. У нас там есть помещение для тренировки.

– И вы потеете в нем со всеми остальными парнями… то бишь матросами…

Капитан второго ранга Тиле закатил глаза и отвернулся. Боб тем временем развалился на диване и пристально смотрел в стакан водки. Помощница Тиле, слушавшая мой лепет, неодобрительно посмотрела на мои бедра.

– Вы думаете, что я ношу памперсы? Нет-нет, это всего лишь моя сорочка, она слишком велика, поглядите. Это подарок Аль-Гамиля, короля рынка строительных товаров в Джибути.

– Вот как! – сказала помощница.

Я искал слова, чтобы отвлечь внимание от своей утиной гузки:

– Не слишком ли у вас… длинные волосы для военного человека?

– Я нахожу ваш вопрос исключительно женоненавистническим. Более того, я нахожу его очень невежливым. Собственно, и вас самих я тоже нахожу очень невежливым.

– Эх! Я вовсе не то имел в виду. Мне просто вспомнились американские фильмы…

– Или вы даже представить себе не можете, что женщине на военном флоте приходится вдвойне тяжелее? И без таких необдуманных вопросов?

– А сейчас отойдите, пожалуйста, – проговорил фельдъегерь, который прислушивался и теперь подошел на шаг.

– Но я ведь только хотел…

– Вы меня поняли? Вы наносите оскорбления и действуете здесь всем на нервы. Отойдите!

– Могу ли я попросить прощения?

– Нет.

– Не даете мне ни единого шанса?

– Нет.

– Даже малюсенького? – В голову мне вдруг пришла ужасная мысль: «Значит ли это, что я не смогу прийти на торжественный прием».

– Отойдете вы наконец? Или мне выразиться доходчивей? – спросил фельдъегерь и угрожающе схватился за пряжку ремня.

Боб, которого физическое насилие очень привлекало, уже начал подниматься с дивана. Он, пошатываясь, двинулся к фельдъегерю, готовя пустой стакан из-под водки в правой руке как боевое оружие.

– Эй, бош[10], оставь моего приятеля в покое, – сказал Боб.

Фельдъегерь, который был очень высокого роста, сверху вниз посмотрел на Боба – сострадательно, как забойщик на маленькую эльзасскую птичку.

– Мы, – Боб указал на меня одной рукой, а другой крепче зажал стакан из-под водки, – мы оба сейчас идем на торжественный прием.

– Забудь это, Боб, ты же слышал, что сказал фельдъегерь. Я определенно не могу быть на «Эмдене», – сказал я.

– Ах, ерунда. Ты что, девочка? Просто иди со мной. Мы уходим. До свиданья, бош.

Мы повернулись и покинули бар «Шератона». Мы остановили одно из джибутиских такси, которые выглядели как растянутая гармонь, и за двадцать пять долларов поехали в гавань, к «Эмдену». Дорога заняла четыре минуты. Таксист, жуя листья ката, выдавил из себя, что Джибути – вторая по дороговизне страна на свете, после Японии.

В гавани мы хитростью прошли мимо вооруженной лишь легким оружием африканской портовой охраны, высоко подняв по кредитной карточке и объяснив, что мы, дескать, из German Navy[11] и сейчас возвращаемся обратно на корабль.

На борту «Эмдена» стояли послы и немецкие офицеры в парадных белых мундирах, белых туфлях и золотых эполетах, и я подумал: «Наконец-то! Именно такими я всегда представлял себе военных моряков!» Морские офицеры были окружены журналистами из «Шпигеля», «Вельт» и «Франфуртер рундшау», которые задавали интересные вопросы, а я отправился в гальюн «Эмдена», в котором имелся шлюз ПППЗ[12]; слава богу, подумал я, что существует такое, гальюны с противоатомным шлюзом на входе.

Наливали бочковое пиво Becks, а мы с Бобом беседовали с Надей, палестинской журналисткой из «Аль-Джазиры» и капитан-лейтенантом Матиасом Альфонсом Альтмайером об автобусе с большой группой немецких морпехов, которые сегодня утром должны были приехать на парусную гонку по песку, за городом, на Гран Барра. Они сели в туристический автобус с кондиционерами, стоявший на пристани напротив «Эмдена», в первый автобус, который подвернулся под руку, фельдъегеря его потом, естественно, проморгали, и все тридцать солдат были увезены ничего не подозревавшим водителем автобуса к сомалийской границе. Из немцев ни один, как оказалось, не говорил по-французски, африканский водитель автобуса, естественно, не понимал по-немецки, и все оказались на волосок от того, чтобы весь автобус был на границе захвачен сомалийскими боевиками, вот тогда-то, рассказала Надя из «Аль-Джазиры», вот тогда у всех журналистов здесь появилось бы, наконец, что-то, о чем они могли бы сообщить.

Я не рассказал ей, что Али, Боб (который тем временем довел репортера «Франкфуртер рундшау» до белого каления своими без разбора провозглашаемыми лозунгами, вроде «Версальский договор» и «линия Мажино») и я сегодня с восьми часов утра ждали автобус с морпехами, что мы специально приготовили говядину с лапшой на тридцать ртов, и притащили пива, и считали мух, за городом, на огромном соленом озере, под кружащимися коршунами.

– М-да, Джибути… – сказал я, обращаясь к капитан-лейтенанту Матиасу Альфонсу Альтмайеру.

– …Самая дорогая страна на свете, после Японии, – сказал он и улыбнулся.

Я ответил улыбкой. Здесь было с кем переброситься словом.

– А как реально обстоят на флоте дела?

– Полный порядок. Многие парни боятся. Многие никогда не сходят на берег. Что они в Африке потеряли?

– Но почему все-таки именно солдаты не осмеливаются покидать борт? – спросил я, хотя уже и догадывался об ответе.

– Потому что снаружи ничего нет. Empty. Zero. Zilch[13].

– А откуда вы это знаете?

– Потому что я с первого часа – читатель Spex[14].

– Ах, Spex, – вздохнул я. – Ну, хорошо. Если бы вы могли раз и навсегда поведать миру какую-нибудь цитату из The Smiths[15] – если эта история будет однажды опубликована, – капитан-лейтенант Матиас Альфонс Альтмайер, то говорите сейчас, пожалуйста.

– I’d like to drop my trousers to the queen[16].

– Вот именно, – сказал я.

Война «Чако» – почти забытый сегодня военный конфликт 1932 – 1935 годов между Боливией и Парагваем из-за северной части Гран-Чако[17]. Боливия с 1852 года заявляла претензии на эту ненаселенную область. Еще за десятилетия до начала войны обе стороны начали проникать в здешние степи и болота, строить там форты и создавать укрепленные позиции. Поскольку в этом районе предполагалось наличие значительных месторождений природных ресурсов, прежде всего нефти, и Боливия в сотрудничестве с американской «Стандард Ойл» собиралась провести бурение пробных скважин, а Парагвай, со своей стороны, уступил свои нефтяные концессии компании «Бритиш петролиум», то после множества пограничных инцидентов и перестрелок в 1932 году дело дошло до открытой войны, которая велась обеими сторонами с особой жестокостью и стоила огромных потерь.

В этой степной окопной войне в последний раз применялся в бою – обеими сторонами – устаревший арсенал времен Первой мировой: неподвижные пулеметы, ручные гранаты и огнеметы, а также бипланы. Оружие поставлялось из Европы – прежде всего из Франции, Великобритании и Чехословакии, а также из Северной Америки.

В боях парагвайцы сумели одолеть превосходящих их по численности боливийцев и по завершении войны получили большую часть спорной области. Боливия потеряла примерно двести тысяч квадратных километров своей территории. Парагвай удвоил территорию своего государства, впрочем, так и не сумев захватить боливийские нефтяные поля у подножия Анд, в окрестностях Камири. Всего в этой войне погибли пятьдесят тысяч парагвайцев и около шестидесяти тысяч боливийцев.