- Давай проверим наш план, - сказал Арткин формально и точно, но ухмылка презрения, как и всегда, осталась на его губах. Как у Элвиса Пресли, когда он пел некоторые из своих песен. Миро почти закрыл глаза, он не был готов слушать, как Арткин заново будет репетировать их план. Миро распознал обман в беззвучном жужжании напеваемой им песни, старой песни Пресли «Полюби меня нежно», в которой не было той насмешки, как в других песнях Пресли, напеваемых напряжённо-хриплым голосом. Арткин не любил, когда кто-то отвлекается, особенно, когда он выкладывает перед ним свой план. Он любил строить и обсуждать планы, также как кто-либо ещё любил играть в карты или шахматы. И он терпеть не мог глупостей, вроде нежных песен Пресли или прочей американской чуши, на которую каждый раз мог отвлечься Миро, например, мультфильмы, в которых Миро утопал каждым субботним утром, если под его рукой оказывался телевизор. Слушая Арткина, Миро продолжал беззвучно напевать. Захват автобуса, движение в сторону моста, убийство водителя, ожидание первого сообщения. Внезапно Миро подумал о том, что этот водитель делает в данную минуту, предчувствует ли он смерть, знает ли он, что завтра в это время он умолкнет, утихнет, и что это произойдёт навсегда?

  В маленьком помещении стало тихо. Арткин закончил свою декламацию. Миро выглянул на сонную улицу. Майн-Стрит. Халловел. Штат Массачусетс. Соединенные Штаты Америки. Так далеко от его родины. «Но у нас нет родины», - всегда говорил Арткин, и в этих словах была правда. Однако Миро снова почувствовал себя на краю пропасти своего одиночества, настолько бездонной, что у него прихватило живот, и он отвернулся от окна. Ему хотелось в свою маленькую тесную комнату, провонявшуюся запахом мочи, пыли и оружейного масла, в которой, по крайней мере, был телевизор – для таких моментов, когда вдруг его начинала душить ностальгия.

  «Мы всегда будем тосковать по дому», - как-то вдруг сказал Арткин в редком мгновении нежности. - «Потому что нашей земли больше не существует. Она захвачена и уничтожена другими».

  - Как тебя зовут?

  - Миро.

  - Нет, твоё настоящее имя.

  - Миро Шантас.

  - Нет, не это, не ложное имя, которым ты пользуешься. Настоящее.

  - Я не пользуюсь ни какими другими именами. Меня зовут Миро Шантас.

  - Смотри, я не упражняюсь, не проверяю тебя. Я просто хочу, чтобы ты назвал своё истинное имя.

  Миро сощурил глаза, изучая Арткина, пытаясь определять, насколько серьезно он относится к его имени, или не играет ли снова он в какую-нибудь свою игру? Он был должен признать, что лицо Арткина было смутно и напряжено, его глаза были налиты кровью, и что игрой тут и не пахло. Миро отвёл взгляд в сторону, на музыкальный автомат, рядом с которым кто-то стоял и изучал имеющиеся в нём пластинки. Ресторан был маленьким – просто рестораном, местом, где можно быстро позавтракать или пообедать, местом отдыха для водителей грузовиков, для дальнобойщиков. «Для таких, как мы», - по словам Арткина. - «Мы никогда не останавливаемся, задерживаемся лишь на мгновение. У нас нет возможности расслабиться и отдохнуть».

  Кофе Миро остыл, пока он пил его маленькими глотками. Он не спешил, ему хотелось, чтобы стоящий у музыкального автомата рыжий бородач бросил в щель монетку, и заиграла музыка. Может быть, что-нибудь из «Би-Джиз» или Элвиса.

  - Так, - произнёс Арткин, с настойчивостью и выжидая. Теперь он был самым терпеливым человеком в мире. - Назови своё настоящее имя.

  - Но ты знаешь мое настоящее имя.

  - И если я знаю его, не могу ли попросить тебя назвать своё имя?

  - Да.

  - И зачем мне спрашивать о том, что я и так уже знаю?

  - Потому что ты – Арткин, и с тобой такое возможно.

  Улыбка Аркина была ненастоящей, и вскоре на его лице проступил гнев. Что-то заплясало в его глазах, не то чтобы смех, но что-то похожее на вспышки огня. Миро не раз задавал себе вопрос, сколько лет было Арткину. Тридцать? Сорок? Невозможно было угадать. Иногда ранним утром, ещё до рассвета, когда он сидит в машине и чего-то выжидает – как тогда в Филадельфии, когда у них не было возможности вернуться домой из-за полицейской засады – его плоть становится бледной и серой, а глаза – похожими на перегоревшие лампочки, и тогда он начинает выглядеть на сотню лет отроду или даже на тысячу. В другой момент, выкладывая очередной свой план или в ожидании решительного момента, он внезапно молодеет и начинает выглядеть на двадцать. Но большую часть времени, он был Арткиным – бесчувственной машиной, способной на неожиданные поступки. Теперь, в его глазах горели огоньки, и Миро понял, что Арткин наслаждается. Редкий момент.

  - Если ты так хорошо меня знаешь, то ты тогда должен знать, что когда я спрашиваю твоё настоящее имя, то ожидаю, что ты мне его назовёшь, - сказал Арткин. Его руки были на столе вместе с тем, что осталось от его пальцев. На его левой руке вместо пальцев были обрубки разной длины, оставленные не вовремя разорвавшейся бомбой. «Хорошо, что ты правша», - как-то раз сказал Миро, наблюдая за тем, как ловко Арткин управляется с ножом правой рукой. На что Арткин тогда ответил: «Я был левшой».

  «Мое настоящее имя…» - подумал теперь Миро. Он так долго не вспоминал о своём настоящем имени, что ему бы пришлось как следует порыться в памяти. «Не просто забудь своё имя, но и похорони его», - сказал ему инструктор. - «Похорони так, чтобы оно ни разу не выдало бы тебя. Выбери себе имя, совсем непохожее на твоё или другое, встречающееся там, откуда ты родом. С тобой не должно быть ничего, что бы тебя предало, и особенно это касается твоего имени».

  Миро стало интересно – как на самом деле зовут Арткина?

  Подошла официантка, тонкая девушка лет восемнадцати с ужасным цветом лица, похожего на лунный ландшафт.

  - Что-нибудь еще? - спросила она. В её ладони плясал карандаш, готовый подвести расчет.

  - Это всё, Мира, - произнёс Арткин.

  - Что вы сказали? - спросила она.

  - Я сказал, что это всё, Мира.

  - Меня зовут не Мира, - ответила девушка.

  Арткин улыбнулся ей в ответ:

  - Конечно же, нет, - сказал он. Но в его голосе предлагалась противоположность, в голосе и в улыбке. В них был намёк на зловещую и глубокую тайну.

  - Ладно, нет, - сказала она. - Меня зовут Бонни. И это не прозвище. Я баптистка, хотя священнику моё имя не нравится, потому что в наших книгах не упоминается Святая Бонни.

  - Рассчитайте нас, Мира, - сказал Арткин, теперь с холодом в голосе и без интереса.

  - Я же сказала, что меня зовут не Мира, - пробормотала она, уже выписав счет.

  - Мира – хорошее имя, и не стоит его так стыдиться, - сказал Арткин.

  Её лицо стало красным, подчеркивая прыщи и маленькие струпья вокруг них. Арткин мог сделать с кем угодно и что угодно, запугать кого-нибудь, втянуть в беседу, унизить. Никто не желал быть втянутым в конфронтацию.

  - Подумай об этом, Мира. Сколько лет тебе было, когда ты прошла крещение? Две недели, два месяца? И ты помнишь, как проходила обряд крещения с именем Бонни? Конечно, нет. Это лишь то, что тебе потом рассказали. А ты хоть раз заглядывала в своё свидетельство о рождении? В муниципалитете тебе ничего не дадут – лишь копию, не оригинал. И кто-нибудь тебе вдруг скажет, что твоё имя – Мира. Сможешь ли ты доказать обратное? Не сможешь, но это не подтверждает и его правоту. Ты никогда меня раньше не видела, но я есть, я существую. Я существовал всё это время. Я мог бы присутствовать на и твоём крещении, Мира.

  Она на мгновение замерла. В её руке неуверенно дрожал выписанный счёт, в её глазах засветилась осторожность, и Миро знал, что это было тем, над чем работал Арткин: на долю секунды создать сомнения и колебания. И своего он добился, чтобы немного попить чьей-либо крови. Когда этот момент испарился, девушка бросила квитанцию на стол.

  - С вами не всё в порядке, - сказала она и отвернулась, в недоумении закачав головой оттого, что столько ненормальных потеряло свет.