Лилия открыла дверь не сразу. На ней был только шелковый халат и такие же шелковые, вышитые цветами тапочки.
– Извини, я была в ванной, – сказала она, встряхивая тяжелыми мокрыми волосами, которые от воды завивались еще больше. – Проходи, я сейчас.
Она даже толком не взглянула на него и, уж конечно, не заметила сверток с Рыжиком. Егор прошел в комнату и сел на диван. Диван был кожаным, холодным и скользким. Он огляделся: много ковров, лепнина на потолке, книги, стоящие ровными рядами… Казалось, что в этой квартире давно никто не жил.
– А вот и я. – Лилия высушила волосы феном, но по-прежнему была в халате, который постоянно распахивался. Егору, хотя он и был не из стеснительных, приходилось старательно отводить глаза.
– У меня есть кое-что для тебя, – сказал он, когда она села рядом. – Закрой глаза.
– Хорошо, – кокетливо сказала она, закрывая глаза, запрокидывая голову и подставляя ему свои. ярко накрашенные губы. – Я жду…
Ее губы были совсем близко, халат еще шире распахнулся на груди, но от такой доступности Егору стало не по себе.
– Вот, теперь можешь открывать, – сказал он, выпуская котенка на ковер. – Это тебе.
Лилия, хлопая глазами, уставилась на котенка, а потом перевела недоуменный взгляд на Егора.
– Что это?
– Помнишь, ты говорила, что хочешь рыжего перса? Вот, это для тебя. Настоящий клубный кот. Вильгельм Понтий Август.
– А документы? – спросила Лилия, опускаясь на колени перед котенком. – Документы оформлены правильно?
– Наверное, – сказал Егор, протягивая ей бумаги. – Тебе нравится?
Лилия, просматривая документы, медлила с ответом, но наконец улыбнулась Егору и сказала:
– Шутишь? Это же моя мечта! Именно такой котик!
Она вскочила, села так близко к Егору, что оказалась почти у него на коленях, обняла за шею и заговорила прямо на ухо, отчего ему стало даже немного щекотно:
– Это все ты сам… Ты для меня… Ты не представляешь что это для меня значит… Такой очаровательный такой милый… И ты и он… Вы оба…
«Это гораздо лучше, чем мотоцикл, – мелькнуло в голове у Егора. – Даже сравнивать нечего».
– Я зову его Рыжиком, – сказал Егор, про водя рукой по ее спине. – Как только увидел, сразу подумал: его зовут Рыжик.
– Плебейское имя, – сморщилась Лилия. – Он же не беспородный, чтобы так называться. Лучше я буду называть его Билли, от Вильгельма. Так благозвучней. Тебе нравится?
– Конечно, – сказал Егор. – Ведь теперь это твой котенок.
Когда она сидела так близко, целовала его в шею и говорила слова благодарности, ему нравилось все. Даже безвкусное имя Вилли.
11
Ученики редко радовали Людмилу Сергеевну.
В основном они ее мучили или раздражали, но она и не думала уходить из школы. «Такова нелегкая доля учителя» – вздыхая, говорила она на педсовете и•возводила глаза к давно не крашенному потолку. Ей нравилось играть роль мученицы, но еще больше ей нравилась та власть, которую она имела над этими «неуправляемыми созданиями с уголовными наклонностями». Но то, что Людмила Сергеевна обнаружила как-то вечером, проверяя тетради, превзошло ее самые мрачные ожидания. Она поставила тройку за домашнее задание в тетрадь Кукушкиной и принялась в задумчивости переворачивать страницы, когда наткнулась на записи, которые показались ей занятными. Она углубилась в чтение и с каждой строчкой ужасалась все больше и больше.
Лиза Кукушкина писала своему новому учителю Михаилу Юрьевичу. При этом тон письма был фамильярным, как если бы их связывали длительные отношения. К тому же Лиза упоминала о какой-то встрече на катке, о свидании около памятника и о том, как Михаил Юрьевич был у нее в гостях.
Этого оказалось достаточно, чтобы Людмила Сергеевна пришла к страшному, но очевидному выводу – ее несовершеннолетняя ученица и новый учитель вступили в неподобающие отношения.
«Как я могла не уследить. – Людмила Сергеевна сняла очки и стала покусывать дужку, как делала всегда в минуты задумчивости. – Значит; их роман развивался у меня под носом, а я ничего не замечала».
Но раздумывала она недолго, потому что была человеком действия, особенно в таких критических случаях, как этот.
На следующий день она вызвала в свой кабинет Михаила Юрьевича и, сверля его глазами, сказала:
– Мне надо с вами поговорить; Но может, вы хотите сами мне все рассказать?
Она считала себя очень справедливым человеком и не могла не дать ему последней возможности раскаяться. Но Михаил Юрьевич, смотрел на нее как-то особенно безмятежно и непонимающе, и это еще больше разозлило ее.
– О чем, Людмила, Сергеевна? – спросил он и улыбнулся. – О чем рассказать?
– Ну, например, о том, как вы нарушаете педагогическую этику, – багровея, сказала она. – О своем романе с ученицей…
– Ах, это! – Он махнул рукой и облегченно вздохнул. – Вы все неправильно поняли. С Аней Малышевой я задержался после урока для того, чтобы обсудить тему ее доклада. Ну, мы разговорились и просидели почти до закрытия школы, но я вас уверяю…
Она не дала ему договорить.
– Да как вы смеете надо мной издеваться? – прошипела она, выгибая шею, как кобра, готовая к прыжку. – При чем тут Малышева? Я говорю о вашем романе с Кукушкиной!
– С Лизой? – удивился Михаил, – О моем, романе с Лизой?
– Не надо по сто раз переспрашивать! – возмутилась Кошка. – Так вы только тянете время…
– Я переспрашиваю, потому что удивлен.– Голос Михаила звучал так искренне, что было трудно ему не поверить. Но Людмилу Сергеевну никогда не пугали трудности. – Я встречался с Лизой только однажды, да и то – по делу.
– Знаю я эти ваши дела, – отрезала Кошка. – А на катке? А у нее дома?
Михаил озадаченно смотрел на нее, соображая, как можно одним словом ответить на такое количество дурацких вопросов.
– Да, я случайно встретил их с Тусей на катке, потом Лиза упала, и мы с Маргаритой Николаевной проводили ее домой… Но я не понимаю, откуда…
– Откуда мне все стало известно? – Кошка испытывала радость следователя, поймавшего преступника с поличным. – Вот, полюбуйтесь, что пишет ваша ученица! Прямо в тетради по физике, вы только подумайте!
И она протянула Михаилу Лизину тетрадь, открытую на нужной странице. Он пробежал глазами несколько первых строчек и сказал:
– Я не получал этого письма.
– Да, – подтвердила Кошка. – К счастью, его получила я.
– Но ведь оно адресовано мне. И если вы это поняли, то должны были мне и передать.
– Вот еще, – возмутилась Людмила Сергеевна. – Что же вы мне прикажете – быть почтовым голубем вашей любви?
Но Михаил Юрьевич не слушал ее. Он читал Лизино письмо, каждая строчка которого дышала такой любовью и преданностью, что У него сжалось горло и защипало в глазах. Ему стало нестерпимо больно от мысли, что кто-то чужой, злой и равнодушный, прочитал это письмо раньше, чем он.
– Что вы собираетесь делать? – спросил он, сжимая в руках тетрадь.
– Вы должны отдавать себе отчет, что такое поведение – аморально. Поэтому, во-первых, я вызову Лизиных родителей и поставлю их в известность, во-вторых, я сделаю внушение ей самой, а в-третьих, я бы попросила вас впредь…
– Вы не должны этого делать, – как можно спокойнее сказал Михаил, хотя внутри у него все дрожало от возмущения. – Это недоразумение. Первая детская влюбленность, над которой нельзя смеяться. Лучше оставьте все как есть. Поверьте, так будет лучше…
– Лучше для кого? – Кошка сузила глаза. – Для вас?
– Для всех, – твердо сказал Михаил.
– Отдайте мне тетрадь, – сказала Кошка, требовательно протягивая руку. – Мне нужен фактический материал для серьезного разговора с родителями.
– Не отдам, – без малейшего колебания ответил Михаил, убирая тетрадь во внутренний карман пиджака. – Раз письмо написано для меня, оно и должно оставаться со мной, не так ли?
Людмила Сергеевна чуть не задохнулась от злости, потому что мало кто осмеливался разговаривать с ней в таком тоне. А пока она приходила в себя, Михаил вышел из кабинета и побежал вниз по лестнице, чтобы встретить Лизу и предупредить о нависшей над ней угрозе.
