— Да, конечно.

— Сколько уже?

Моя рука непроизвольно ложится на живот.

— Десять недель.

— В первый раз, у тебя ведь что-то пошло не так, да? Это может повториться?

— Надеюсь, что нет. Но я должна быть очень осторожной. И я этого очень боюсь.

Какое-то время мы оба молчим. Питер берет меня за руку, переплетая мои пальцы со своими в крепком пожатии.

— По третьему пункту. Пипс, чей бы это ни был ребенок, и чем бы это все не закончилось для тебя и для меня, я хочу, чтобы мы были вместе. Знаю, я — не подарок, да и ты — та еще штучка, — усмехается он, подняв на меня глаза, — но, похоже, вместе нам лучше, чем порознь.

У меня на глаза наворачиваются слезы.

— Эй, только не вздумай опять плакать, — полуиспуганно-полушутливо произносит Питер.

— Я никогда не надеялась услышать от тебя что-то подобное, — чтобы взять себя в руки, я пытаюсь улыбнуться. — Помнишь, когда мы встретились, ты смотрел на меня, как на какое-то противное насекомое?

— Неправда. Просто меня взбесило то, что ты творила с машиной, — улыбается Питер в ответ.

— Но если бы кто-нибудь тогда сказал тебе, что мы будем вместе, ты бы хохотал до упаду.

— Да уж, ты не принадлежала к типу женщин, который мне нравится. Но не знаю, мне кажется, чем-то ты меня зацепила уже тогда.

— Ну да, щеткой.

— А вот щетку я тебе до сих пор не простил. Ты хоть понимаешь, чего могла меня лишить? И чего могла сама лишиться? — лукаво сощурив глаза, спрашивает он.

Я фыркаю от смеха, Питер, смеясь, подается вперед, и через секунду наши смеющиеся губы встречаются. Очень быстро поцелуй из игривого переходит в глубокий, зажигающий кровь. Рука Питера ложится мне на грудь, заставляя меня податься ей навстречу, но мгновение спустя я отчаянно выдыхаю:

— Питер, ох… мне нельзя.

— Черт, извини, — виновато произносит он, отстраняясь. — Прости, я совсем забыл.

И тут мне приходит в голову одна мысль.

— Ничего страшного, милый. Это не значит, что тебе нельзя, — игриво говорю я, опуская руку на пояс его брюк. — Ты ведь у нас не беременный…

Два дня спустя раздается звонок:

— С тобой говорит безработный, но свободный человек, лишенный на ближайшие пять лет права заниматься юридической практикой. Что скажешь, Пипс, ты меня примешь?

— Конечно, приму. Приезжай.

Полгода спустя…

Я открываю глаза. Тело невесомое и странно полое внутри. Я его почти не чувствую. Вокруг, кажется, тоже что-то изменилось. Я осматриваюсь, пытаясь понять. Стены и потолок те же, та же больничная кровать, те же датчики на руках. Обстановка вполне привычная — в этой сиднейской клинике я лежу уже целый месяц — последний месяц моей беременности. И тут я понимаю, в чем дело. Я вижу свои ноги. Мне ничего не мешает. Живота нет.

Я чуть-чуть поворачиваю голову, и в поле моего зрения попадает Питер. Он стоит, глубоко засунув руки в карманы брюк, и внимательно смотрит на детскую кроватку у завешенного окна. Что-то внутри нее поглощает все его внимание.

Я пытаюсь заговорить, но это неожиданно оказывается не так просто. Губы распухли, уголки рта болезненно реагируют на попытку произнести хоть слово.

— Я тоже хочу посмотреть, — голос звучит слабо и хрипло, будто перед этим я оборалась на рок-концерте. Впрочем, так и есть. Я орала, только не на рок-концерте, а во время родов.

Питер переводит взгляд на меня.

— Как ты?

— Как будто меня переехал поезд, — отвечаю я, пытаясь привыкнуть к новому звучанию собственного голоса. — Дай мне его, — я пробую пошевелить рукой, — хочу посмотреть.

— Я боюсь его трогать, — признается Питер. — Лучше позову медсестру.

Появившаяся на сигнал вызова медсестра точными профессиональными движениями вынимает малыша из кроватки и кладет мне на руки. Он смугло-розовый, с крохотным ротиком и кукольными ручками и ножками. Глаза закрыты, кулачки прижаты к груди. Меня затопляет чувство нежности и страха. Я дам ему свою любовь, но смогу ли стать для него хорошей матерью?

— Как ты хочешь его назвать? — спрашивает Питер.

Из суеверия я не выбирала имени ребенку до последнего, даже когда УЗИ показало, что это мальчик. В самом начале беременности я как-то подумала, что назову его Ником. Николас Пипс. Я смотрю, как он вертит головкой, смотрю на маленький, четко очерченный профиль — уменьшенную копию профиля мужчины, стоящего у окна, и понимаю, что у моего малыша может быть только одно имя.

— Питер, — сын поворачивает голову на голос. Я осторожно глажу его по головке. — Питер Пипс. По-моему, звучит неплохо.

— Питер Бролин младший звучит лучше.

— Но ведь результаты анализа будут только вечером? — я вопросительно смотрю на Питера.

— Официальные — да. Но я уже звонил в лабораторию и получил предварительный результат. С вероятностью 95,2 % я — отец этого ребенка.

В его глазах я читаю отражение собственных чувств — нежности и страха.