— До отъезда домой мне хочется жить у тебя, — жалобно сказала Дорте.

— Ты должна либо жить с Артуром, либо надо раздобыть денег, чтобы ты уехала к маме и рожала уже там.

— Нет! Я не могу вернуться домой в таком виде!

— Согласна! Значит, ты ставишь на Артура. На то, что он обещал найти тебе работу.

— Я его почти не знаю. А почему мне нельзя остаться у тебя? — умоляющим голосом спросила Дорте.

Лара начала ходить вокруг стола. Поначалу она молчала. Дорте стало жутко, она повернулась всем телом и следила за Ларой.

— Мне угрожает по телефону один человек. Говорит, что все знает. Может быть, мне придется на него работать, чтобы он меня не выдал. — Она вздохнула. — Я не хочу втягивать в это и тебя. Теперь я тебя знаю. И не хочу быть виноватой, если ты опять пустишь себя на корм рыбам… Без Тома мне ничего не светит. Снимать эту квартиру мне не по карману. Скорее всего, придется найти какую–нибудь комнатушку. Понимаешь?

Между ними выросла стена. Дорте не понимала. Это не могло быть правдой! У нее потекли слезы. Долгое время Лара сидела непривычно тихо, потом положила руку на плечо Дорте.

— Не будь ребенком. Скоро ты сама станешь матерью, — мягко сказала она. — Я свяжусь с этим Артуром и скажу, что ты приедешь в Осло.

— Я не знаю Артура… У меня есть жених дома, его зовут Николай. — Дорте плакала уже во весь голос.

Лара помахала рукой перед лицом, словно отгоняла комаров.

— Если ты скажешь еще хотя бы слово, я тоже пущу слезу! — пригрозила она.

Дорте надолго замолчала.

— Как вообще обращаются с новорожденными детьми? — всхлипнула она в конце концов.

— Не знаю. В положенный срок они появляются на свет сами собой. Потом уже твое дело следить, чтобы ребенку не пришлось искать старикашек в пустынных парках, если, конечно, это будет девочка!

— Тут в стране считается позором родить ребенка, если ты не замужем или не обручена?

— Нисколько! В этой стране дети — тоже люди. Во всяком случае, пока их кто–то оберегает, — ответила Лара и пошла, чтобы взять спички с камина. — Дорте, девочка моя, сейчас я зажгу в честь тебя свечу! Из моих близких только тебе я могу быть матерью! Понимаешь?

— Нет.

— Банальная история, но не такая глупая, как твоя!

Лара зажгла две красные свечи и снова села.

— Он был один из тех взрослых парней, которые нюхали что попало, — начала она. — Вообще–то от клея в мозгах у человека появляется дырка, но тот парень еще настолько контролировал себя, что помог мне избавиться от ребенка. С помощью металлического прута от сломанной магазинной тележки, протертого красным спиртом. Но тебе этого делать нельзя! Все могло кончиться очень плохо. Из меня несколько недель лило, как из крана. Но все–таки я выкинула. А через десять лет, уже тут, в Норвегии, гинеколог сказал мне, что у меня внутри все нарушено и что о ребенке я не могу даже мечтать. Теперь я об этом уже не думаю. Но, конечно, с малышом мне было бы веселее.

— Как бы я хотела, чтобы ты была гинекологом, — сказала Дорте.

И Лара тут же обернулась к ней, с трудом сдерживая ярость. Руки уперлись в бока, лицо перекосило до неузнаваемости.

— Когда ты перестанешь думать только о себе? — выдохнула она. Потом успокоилась и продолжала: — Я бы отдала год моей чертовой жизни, чтобы в одно прекрасное утро проснуться гинекологом с надежной зарплатой, вместо того чтобы продавать свою и чужие пизды всяким безмозглым идиотам!

Такая уж была Лара. Была в ней какая–то тяжелая легкость, как у вола, тянущего плуг. Она тянула и тянула, и за ней на земле оставались глубокие борозды. Она шла только вперед, до самого конца поля. Там она останавливалась, поворачивалась и начинала пропахивать новую борозду в обратном направлении.

43

— Нет, мама от этого не умрет. — Отец улыбнулся Дорте. Он сидел в поезде напротив нее в застиранных, покрытых пятнами брюках цвета хаки. Они всегда были коротковаты и закатаны выше щиколоток. Теперь они обтянули колени отца, и казалось, что брюки ему малы, но он не обращал на это внимание.

— Ей будет стыдно за меня… перед Богом.

— Я знаю ее. Стыда мама не боится. Иначе она не выбрала бы меня… человека другого круга. Понимаешь, твоей маме всегда не хватало отца. Поэтому она и разговаривает с Господом Богом.

На большой скорости поезд кренился, и Дорте пересела на свободное место рядом с отцом, чтобы держаться за него. Она хотела взять его за руку, но что–то мешало ей. Может быть, она стала слишком большая. Окно проглатывало вершины елей и выплевывало их У них за спиной. Облака спешили, словно хотели обогнать поезд. Под ногами железные колеса пели о тоске по дому. Они трясли Дорте, пытались швырнуть на пол, хотели, чтобы она поняла, что у нее нет будущего. Как раз недавно она дочитала «Анну Каренину». Анны больше не было в живых, и Вронский отправлялся на войну из жалости к самому себе. Конец был страшно растянут — скучный рассказ о людях, которых Дорте уже забыла, и о ребенке, которому могли сломать жизнь.

— У мамы такие строгие правила. И мы с Верой должны жить только по ним.

— Ты только дай ей время. В юности она не обращала внимания на то, что думают и говорят люди. Ты выросла и постепенно стала многое понимать. Мы тоже не были ангелами…

— Но мама… Она даже не знает, что такое блядь!

— Конечно, знает. Только не говорит об этом, чтобы защитить тебя и Веру. И вообще ей не свойственны такие слова. Мы уже говорили с тобой об этом. Помнишь?

— О блядях?

— Нет, о том, от чего мы с мамой должны вас защитить. Помнишь, она не хотела, чтобы вы слушали, как Анна поссорилась с Вронским и бросилась под поезд? Потом я понял, что она была права. Вы были еще слишком маленькие. Но в тот раз я с нею не согласился и продолжал читать.

— Папа, а ты ходил к проституткам? До того, как встретил маму… Может, от одиночества…

Задав этот вопрос, она поняла, что только ради него села рядом с отцом. Она боялась встретиться с ним глазами, если он ей ответит. Воцарилось молчание. И лишь ритмично постукивали колеса.

— Дорте, пожалуйста, не унижай меня такими вопросами, — сказал он, помолчав. — У меня есть грехи, за которые я в ответе. Можешь их сосчитать, хотя с цифрами у тебя всегда были нелады, не то что у Веры.

— Я не понимаю.

— Помнишь, мы копали канаву, когда проводили к дому водопровод? Тогда еще стена гостиной повисла в воздухе, прежде чем под нее подвели опору, и наша свадебная фотография упала со стены и разбилась?

Тот случай Дорте помнила. Мать считала, что это к беде, и отцу пришлось вырезать и вставить новое стекло.

— Помнишь, Вера прочитала дату на фотографии и спросила, почему фотография была сделана через несколько месяцев после того, как мы поженились?

— Да…

— Хорошо. Не помню, что тогда мама ответила Вере, но из трусости сделал вид, будто не слышал вопроса. Ты понимаешь… Вера не только была в мамином животе на той фотографии с зонтом, когда мы наконец поженились, она находилась в нем уже почти четыре месяца.

— Бабушка из–за этого на тебя рассердилась?

— Конечно. Из–за того, что ей пришлось уступить. А у нее, как тебе известно, были совсем другие планы.

— А та Дорте к тому времени уже умерла?

— Да! Мы с ней были еще совсем юные. Она собиралась съездить к родителям в Данию, но ее автомобиль попал в аварию… Об этом я тебе уже рассказывал?

— Я знаю, но почему Дорте назвали меня, а не Веру?

— Это с самого начала было твое имя. Может быть, только поэтому я и встретил ее?

Внезапно рядом возникла гора и бросила на скалы Целый поток воды. Неожиданно и грозно. На такое была способна только действительность.

— А ты бы женился на маме, если бы она была проституткой? — осмелилась спросить Дорте.

— Конечно. Я бы женился на ней, даже если бы она была Девой Марией. Как Иосиф, хотя ему пришлось и несладко.

— Но Вера–то все–таки твоя дочь?

— Да, и я очень этому рад! Но это не главное. Дети не собственность. Просто те, кому повезет, могут создать для них хорошие или не очень хорошие условия жизни, пока они не вырастут.