— Клей?

— Они тоже хотели получать от жизни удовольствие. Если у тебя есть клей, ты в своих лохмотьях ложишься, дышишь им и улетаешь. Правда, у некоторых от этого сносит крышу. И они становятся опасными. Фу, черт! Там был один, который никогда не мылся и даже шмотья не крал, чтобы хоть переодеться. От него воняло хуже, чем из самой канализации. Если он приходил и хотел засадить кому–нибудь в задницу, сопротивляться было бесполезно. Ты просто отключался от вони.

— Что засадить?

— Палку свою! Его этому научили взрослые дядьки, которым он продавался. Может, он был гомик? Кто его знает? Во всяком случае… Несколько раз у меня крали еду, когда я спала. Сильные отбирали еду у слабых. Часто я ела, закутав голову курткой, пока мои соседи спали. Но запах хлеба, пусть и сухого, заплесневелого хлеба, они чувствовали сквозь запах дерьма даже во сне и тут же просыпались. Если ты сама не отдашь им еду, ее отнимут силой, да еще и изнасилуют тебя. У больших парней был зверский аппетит и на то и на другое. Прямо обезьяны. Сидят в углу и дрочат, чтобы распалиться. У некоторых хватало на это сил, даже когда они были голодные или под дурью.

— Это неправда!

Затрещина зазвенела в ухе у Дорте раньше, чем она поняла, что случилось.

— Никогда не смей обвинять меня во лжи! Слышишь? Я вру, только если нужно спасти жизнь или защитить близкого человека. И никогда не вру по мелочам друзьям.

— А я тоже твой друг, Лара? — прошептала Дорте, держась за гудящее ухо.

— Конечно! Я так испугалась, когда приехала и не застала тебя дома. Подумала, что тебя арестовали. Честно скажу, я испугалась больше за себя, испугалась, что ты меня сдашь. Так думают все, кому вечно приходится драться за жизнь. Но вообще–то я не верила, что ты проболтаешься. Боялась, что с тобой случилась беда. Понимаешь? Ты, конечно, храбрая, но еще совсем глупая. Человек, живший под маминым крылышком и всякое такое, на самом деле неприспособленк жизни. Но ты быстро учишься. Ты меня понимаешь?

В углу рта у Лары прилипла хлебная крошка. Она слегка дрожала, наконец Лара почувствовала ее и слизнула кончиком языка.

— Лара, я должна сказать…

— Как жалко, что они взяли Тома и нам пришлось лечь на дно! Теперь я понимаю: Том один из тех редких людей, кому можно доверять! Никого не сдал. Не то взяли бы и меня. И других. К счастью, я не знаю, где они сейчас находятся. Слушай! Если меня вызовут на допрос, я скажу, что знаю только тебя. Мы вдвоем, и больше никто. Работали сами на себя, без всяких посредников. Тут это не считается преступлением. И ты тоже так говори! Но надеюсь, что Тома судить не будут. Ты читала газеты?

— Газеты? Нет, последние дни не читала.

— Там нет ни имени, ни фотографии. Но история… Это точно о нем! Они хотят осудить его за торговлю людьми! Бред какой! Он ведь буквально спас тебе жизнь! Разве нет? Но он фигура покрупнее, чем я думала. Я прямо обалдела. Между прочим, что ты сделала с телевизором? — спросила Лара, шаря в поисках газеты.

— Он сам испортился. Шел дождь…

— Дурочка! Телевизор не может испортиться из–за дождя! — воскликнула Лара. Но тут она нашла газету и пробормотала, что вообще–то телевизор был старый. — Прокурор требует, чтобы ему дали пять лет! Считает, что есть еще несколько теневых фигур, — сказала она и развернула газету. — «Всем заправляют теневые фигуры. Они манипулируют девушками с помощью принуждения, силы, угроз, всячески унижают их человеческое достоинство. Наказание за простую торговлю людьми, согласно статье двести двадцать четыре Уголовного кодекса, всего пять лет тюрьмы. Но для девушек это современное рабство. Их насилуют и избивают. Страх быть высланными из страны и страх перед местью со стороны своих мучителей не позволяет девушкам выдать полиции эти теневые фигуры». Статья называется «Торговцы плотью».

Лара швырнула газету на стол и застыла с открытым ртом.

— Если они сломают Тома, нам всем конец, — безнадежным голосом сказала она.

Дорте схватила газету и попыталась читать. Но все вдруг исчезло, как исчезает морозная дымка. «Торговцы плотью».

— Это о Томе? О нас? — беззвучно спросила она.

— Если тебя будут спрашивать, ты Тома не знаешь! Никогда о нем не слышала. Тогда у тебя на всю жизнь останется верный друг. Если же ты его предашь, он выйдет из тюрьмы и свернет тебе шею. Или велит кому–нибудь сделать это за него!

— Как ты можешь говорить, что на Тома можно положиться, если он хочет убить нас?

— Если мы проболтаемся, то получится, что заложили всех мы, а не он! Ясно? К сожалению, дурочка ты моя, я не могу вернуться обратно в Россию. Уж лучше провести несколько месяцев в норвежской тюрьме! Если меня заберут, я под присягой поклянусь, что не знаю Тома, видела его несколько раз в каких–то барах, не больше. Мне неизвестно, чем он занимается. И тебе тоже! Ты действовала на свой страх и риск! Слышишь?

— А как я оказалась в Норвегии?

— Привез какой–то человек, имени его ты не помнишь. Я встретила тебя в баре одного отеля. Какого — точно не помню. Дату я назову примерно ту, когда ты поселилась в квартире Тома. Когда это было?

Дорте помотала головой.

— Вот видишь. Люди легко забывают. По–настоящему опасны только те типы, которые точно помнят, когда и где они были и с кем встречались. — Она вздохнула.

Дорте заметила нитку на рукаве больничной пижамы. Она собиралась снять пижаму, но это оказалось непосильной работой. Рука не действовала. Глаза закрывались сами собой. Плечи и ноги как будто потеряли всякую связь с остальным телом. Голос Лары доносился из пустого зала ожидания с каменными стенами.

42

— Он был добрый и не успел надеть презерватив.

— А таблетки?

— Я надеялась, что получу настоящую работу… Но в тот день я одну приняла.

— В тот день! О, господи! — воскликнула Лара и сунула в лицо Дорте целый рулон туалетной бумаги, хотя рвота у той уже кончилась.

Спустя какое–то время Дорте вытерла рот бумагой и прополоскала его. Потом почистила зубы и вышла в гостиную. Лара сидела у стола, обхватив голову руками. Дорте осторожно придвинула стул и села рядом.

— Тебе нужно к врачу! Нужно избавиться от беременности!

— Она не может… Слишком большой срок, — твердо сказала Дорте. — К тому же мама умрет от горя!

— Послушай! Что хуже: что твоя мама умрет от горя из–за того, что ты забеременела, когда у тебя еще молоко на губах не обсохло, или от того, что ты сделала аборт?

— Я не знаю…

— Ну, видишь? Где ты была? Кто тебе сказал, что уже поздно делать аборт?

— Врач… Которая меня зашивала.

Лара вздохнула и вытянула губы трубочкой. Было видно, что она думает.

— И ты, конечно, не знаешь, как найти того парня? — пробормотала она почти про себя. — Кто еще не пользовался презервативами? Из тех, с кем ты встречалась?

— Я же тебе говорю… Артур, он меня увел из того дома… От Свейнунга.

— Подумай как следует! Это тот парень, что дал тебе номер своего мобильника? Который не отвечает? Как его зовут, Артур или Свейнунг?

— Артур…

Лара закрыла глаза.

— У тебя сохранился его номер?

— Да.

— Он знает об этом?

— О чем?

— Что у тебя будет ребенок?

— Нет. Я тогда и сама не знала.

Лара раздула ноздри и поджала губы, теперь они стали похожи на красную пробку.

— Он приглашал тебя жить у него?

— Ну не совсем… Его телефон не отвечает.

— Ты знаешь его фамилию?

Дорте задумалась. Что–то всплыло у нее в памяти.

— По моему, Свейнунг или тот старик в коридоре назвал его «господин Эклёв». Но, может, я что–то путаю.

— Артур Эклёв! Звучит неплохо! Я позвоню.

— Его номер не отвечает.

— Мы все выясним. В справочном бюро. Я скажу, что ты умираешь от любви.

— Нет! Он даже не знает моего настоящего имени. Ты же сказала, чтобы я всем говорила, что меня зовут Анна.

— Конечно. Я ему все объясню, но не скажу о ребенке. Ты просто переедешь к нему!