«Исчез служащий Министерства финансов. Это произошло в аэропорту Мадрид-Барахас, когда он ожидал вылета своего самолета. Сорокашестилетний Рамон Ирунья женат на Лусии Ромеро, дочери старейшего актера Лоренсо Ромеро. Она является известной детской писательницей, среди ее произведений особо выделяется серия сказок «Гусенок и Утенок».
И все. Слов сорок да еще досадная ошибка: «Гусенок и Утенок» написала Франсиска Одон, моя главная конкурентка и недоброжелательница (а у меня самый знаменитый персонаж – «Курочка-недурочка»). К тому же обо мне сказали так, будто главная моя заслуга состоит в том, что я дочь Каннибала. Спасибо, хоть папочку Каннибала назвали «старейшим», а не «выдающимся», «известным» или «знаменитым». Хотя я уверена, ему такие эпитеты понравились бы больше.
Я выключила радио, когда стали передавать вильянсикос. [1]Телефон звонил не переставая, и автоответчик работал вовсю: снова друзья, снова журналист, снова мать. Трубку я не снимала – была не в состоянии ни с кем разговаривать. Собака Фока тяжело поднялась, подошла ко мне и стала тереться головой об ноги: она вовсе не ласкалась, она просто сообщала, что пора гулять и что она хочет есть. Потребности у Фоки всегда определенные, конкретные и неотложные. Я вывела старую немецкую овчарку на улицу, и она справила нужду у каждого угла в округе. Когда мы вернулись домой, я насыпала ей в миску сухого корма.
Обиходив собаку, я уже не знала, что теперь делать – и со своим временем, и со своей жизнью. За окнами стемнело, изредка раздавались взрывы праздничных петард. Редко, но бывают такие минуты «зависания», будто бы Земля перестала вращаться и все на свете затаило дыхание. Сейчас Лусия Ромеро должна была находиться в Вене и прихорашиваться к праздничному ужину. Лусия Ромеро потеряла мужа, внезапно и непостижимо. Когда он вернется невесть откуда, Лусия прижмется к нему и, глядя на него полными нежности и слез глазами, спросит охрипшим от волнения голосом: «Что случилось, Рамон?» А может, все и не так, может, Рамон умер. «Он умер, сеньора. Примите соболезнования», – скажет полицейский. И Лусия дрожащей рукой схватится за дверную раму, начнет задыхаться и не почувствует боли, как всегда бывает при травмах, поначалу она не почувствует боли, хотя слезы градом польются по щекам. Именно в эту секунду позвонили в дверь, Лусия пошла открывать, даже не пошла, а побежала: а вдруг это Рамон (потерял ключи?) или полицейский со страшной новостью, То был не Рамон и не полицейский. За дверью стоял старик. Лусия в изумлении смотрела на него.
– Здравствуйте. Я слышал новости. И зашел напомнить, что живу напротив и готов помочь вам. Не стесняйтесь, если вам что-нибудь надо.
Только теперь я его узнала – наш сосед. Скромный вежливый старик, который жил через площадку. Мы здоровались и иногда обменивались парой незначащих слов.
– Меня зовут Феликс, Феликс Робле. Вот, возьмите…
Он протянул мне белый, тщательно сложенный платок, и я поняла – лицо мое залито слезами. Меня бросило в краску и от стыда и от ярости одновременно: меня злило не только то, что я разревелась из-за своих фантазий, но и то, что сосед застал меня врасплох. Наверняка я выглядела безутешной вдовой. Отвратительный эксгибиционизм.
– Не подумайте ничего такого, – сказала я сухо, взяв у него платок и медленно утирая слезы. – Я смотрела кино, потому и расплакалась, – добавила я, почти не соврав.
– Да, я тоже частенько плачу, когда смотрю кино. Но у меня-то это старческое. С возрастом мы становимся очень сентиментальны.
И улыбнулся. То была очень приятная улыбка – не сочувственная, не покровительственная, а просто обыкновенная, спокойная улыбка, которая вернула меня к реальности.
– Мне почему-то кажется, что вам сегодня вряд ли удалось как следует поесть, – продолжал он. – У меня есть редкостная ветчина, вполне пристойный паштет, бутылка великолепной «Риохи» и свежий хрустящий хлеб. Вы доставите бедному одинокому старику большое удовольствие, если согласитесь разделить с ним ужин.
Всю жизнь терпеть не могла людей, которые говорят штампами, но он сказал «бедному одинокому старику» так, словно то был кокетливый вызов, наша с ним давняя шутка. Словно он и не старик вовсе, хотя, конечно, он был очень старым, сморщенным стариком. Но стариком веселым и умеющим держаться. А я вдруг поняла, что и правда голодна. Сама не заметила как, но я оказалась в его квартире, Феликс откупоривал бутылку вина, которую в конце концов я выпила одна, потому что он даже не пригубил бокала.
Два часа спустя я уже знала, что Феликс Робле на пенсии, вдов, что раньше владел магазином канцтоваров в нашем районе, но после смерти жены продал его, что детей у него нет и что ему восемьдесят лет.
– Восемьдесят! Вы великолепно выглядите, – сказала я, чтобы сделать ему приятное, но это и в самом деле было так.
Одевался он не строго, что молодило его: вельветовые брюки, свитер и твидовый пиджак – просто отставной профессор из Оксфорда. Высокий и худой, он был достаточно подвижен, и только шея (поворачивая голову, он поворачивал и плечи) выдавала закостенелость его старого позвоночника. В ухо был вставлен слуховой аппарат, и я обратила внимание, что он не очень хорошо разбирает слова, когда говоришь, не глядя прямо на него. Под густой, совершенно белой и блестящей шевелюрой сияли красивые синие, правда, чуть слезящиеся глаза. Черты же тонкого, орлиного лица трудно было разглядеть под очень глубокими морщинами.
– Вы, наверное, не поверите, но я каждый день по часу занимаюсь гимнастикой, – сказал он с мальчишеской гордостью, которая просто очаровала меня.
И тогда я стала с мельчайшими подробностями рассказывать нелепую историю исчезновения мужа в аэропорту. Не знаю, зачем я это сделала, наверное, просто выговориться надо было. Феликс Робле слушал внимательно и с сочувствием. Или мне так казалось, потому что красное вино ударило мне в голову.
– Итак, подведем итоги, – сказал Феликс. – Во-первых, налицо исчезновение, причина которого нам совершенно не известна. У нас нет никаких подозрений, никаких следов, никаких интуитивных предположений. Во-вторых, загадкой остается, как удалось Рамону выйти из туалета, чтобы вы его не заметили. По-моему, сейчас надо целиком сосредоточиться на раскрытии этой тайны. Думать не о том, чтопроизошло, а какэто произошло. И мне представляется, что существует четыре таких возможности. Первая – он оттуда не выходил.
– Как это понимать?
– Рамон по-прежнему находится в туалете.
– Этого не может быть! Я же сама все осмотрела!
– Конечно, однако существуют двойные стены, лесенки, потайные шкафы. Специалисты из полиции осматривали помещение?
Я молчала: перед моими глазами стоял Рамон за чистой белой кафельной стеной; Рамон, замурованный в бетоне; Рамон задушенный, зарезанный, убитый, мертвый.
– Второе, – продолжал старик – Так же, как в туалете может существовать потайной шкаф, там может быть и потайная дверь. То есть он вышел либо его вытащили через другую дверь.
Феликс умолк и внимательно смотрел на меня.
– А еще? – поторопила я его.
– Третье – он вышел через обычную дверь, когда вы чем-то отвлеклись и не заметили его.
– Нет, этого быть не может. Я долго об этом думала и поняла, что этого быть не может. Я не сводила глаз с этой двери. Знаете, я немножко ненормальная, и меня злит, когда человек вдруг решает отправиться в туалет прямо перед вылетом.
– Тогда четвертое – он вышел через эту дверь, но переодетый. Других объяснений у нас нет. По-моему, нам следовало бы немедля отправиться в Барахас и обследовать этот туалет. Как вам кажется?
Самое удивительное, что мне это показалось разумным. Наверное, только воздействием винных паров можно объяснить, что мысль ехать среди ночи, новогодней ночи, в аэропорт, чтобы обшаривать там общественный туалет, представилась мне вполне нормальной. В один миг я оказалась на переднем сиденье машины Феликса Робле. У него была машина, точнее некое странное транспортное средство – «рено-5», вручную выкрашенный в ярко-желтый цвет с черной полосой, шедшей по капоту, крыше и багажнику.
