— Мне необходимо быть замужем, — говорила она своим сипловатым голосом. — Нет, милый, мужчина под боком мне не нужен, но надо чувствовать себя замужней — иначе ни от чего никакой радости.
По неосторожности они обменялись письмами на этот предмет — и вот его право на Лизино наследство оказалось под вопросом. Конечно, Цунами вряд ли добилась бы своего, но очень было бы гадко. А теперь он получит Лизины деньги: он их заслужил. Он ублаготворил Лизу и успокоил Чармиан.
Сомнительно, чтобы Чармиан была ему за это когда-нибудь хоть сколько-то благодарна. И все же Чармиан он обожал. Дивная женщина, даром что год назад он застал ее в тихом маразме. А теперь, когда она почти что пришла в себя, какая жалость, что у нее один Годфри на уме. Ну, и все равно: Чармиан — обожаемая за былое и, как угодно, прелесть по-нынешнему. А Лизины деньги он, ей-богу, заслужил. Зимой замечательно бы на Тринидад. Или на Барбадос. Надо написать, пусть пришлют рекламы.
Когда они подъехали к Старым Конюшням, из-за дома возник Перси Мэннеринг и приблизился к машине, помахивая журналом в сторону дверей, где было пришпилено сообщение Гая.
— На несколько дней?! — орал Перси.
— Ну, вот я и вернулся, — сказал Гай. — Сейчас Тони поможет мне выбраться из машины, мы зайдем в дом и чего-нибудь выпьем. А пока что, умоляю, не будем тревожить лилии долин.
— На несколько дней, — не унимался Перси, — это как?
Тони протрусил вокруг машины и взял Гая под руки.
— А я вас ждал, — орал Перси, — вас-то я и ждал!
Подпираясь клюками, Гай пытался припомнить, что же он такое написал про Эрнеста Доусона в напечатанном отрывке мемуаров, с чего так обозлился Перси. Едва он успел войти в дом, как это ему открылось, ибо Перси начал высказываться.
— Вы цитируете стихотворение о Синаре: «И я был верен тебе, Синара, — на свой манер!» И комментируете: «Да, таков был Доусон — он, кстати, и умер на свой манер, в объятиях чужой жены, притом жены лучшего своего друга!» Вот что вы написали, так или не так?
— Должно быть, так, — сказал Гай, падая в кресло, — я не имею оснований вам не верить.
— Между тем вы знаете не хуже меня, — завопил Перси, — что Шерард спас Доусона из кабака и привел его к себе домой, где его кормили и за ним ухаживали. И Доусон в самом деле умер на руках у миссис Шерард, гадина ты этакая: она его поддерживала и утешала на последней стадии чахотки. Не хуже меня вы это знаете. И все же намекаете, будто Доусон и она…
— Я всего-навсего старый очерствелый критик, — сказал Гай.
Перси трахнул кулаком по столику.
— Какой там критик — крыса гадостная, а не критик!
— Старый черствый журналист, — сказал Гай.
— Смрадный скорпион! Где ваша человеческая доброта?
— Про человеческую доброту ничего не знаю? — сказал Гай. — И никогда не слышал, чтобы скорпион смердел. А стихи Доусона мне всегда претили.
— Мерзавец вы — вы измарали его личность! При чем тут стихи?
— То, что я написал, по-моему, могло случиться, — сказал Гай. — Примерно это я и имел в виду.
— Дешевая издевка! — рявкнул Перси. — Да вы ради дешевой шуточки на что угодно…
— Вот дешевой — это я совершенно согласен, — сказал Гай. — Мне постыдно дешево платят за мои мемуары.
Перси схватил клюку Гая, прислоненную к креслу. Гай подхватил другую клюку и, кликнув Тони, искоса обратил к Перси свое круглое мальчишеское личико.
— Или вы отречетесь от своей клеветы, — возопил Перси Мэннеринг, по-волчьи ощерившись, — или я сейчас вышибу ваши вшивые мозги.
Гай слабо ударил по клюке, которой завладел Перси, и все-таки чуть не вышиб ее из дрожащей старческой руки. Но Перси перехватил клюку, взял ее обеими руками и так трахнул по клюке Гая, что она грохнулась на пол. Как раз в это время появился Тони с подносом, уставленным дребезжащими стаканами.
— Иисус Мария, — сказал Тони и поставил поднос на столик.
— Тони, будьте любезны отобрать мою трость у мистера Мэннеринга.
Перси Мэннеринг, обнажив оба зеленоватых клыка, стоял с клюкой в руке, готовый, казалось, сокрушить всякого, кто приблизится.
Тони попятился и шустренько укрылся от Перси за письменным столом. Затем он наклонил голову, повращал глазами и набычился из-под рыжеватых бровей, хотя уж на быка-то он был вовсе непохож.
— Извольте одуматься, — сказал он тому и другому.
Перси отнял одну руку от содрогающейся клюки и взял пресловутый журнал. Он махнул им в сторону Тони.
— Ваш хозяин, — сказал он, — гнусно оболгал моего покойного друга.
— Увы, даже сие не исключено, — отозвался Тони, на всякий случай держась за край стола.
— Вы бы лучше положили на стол лист писчей бумаги, Тони, — сказал Гай, — а то мистер Мэннеринг желает написать опровержение редактору журнала, которым он потрясает.
Поэт дико ухмыльнулся. И в это время благодетельно зазвонил телефон, стоявший на столике неподалеку от кресла Гая.
— Подите снимите трубку, — сказал Гай Тони.
Но Тони не сводил глаз с Перси Мэннеринга, все еще сжимавшего клюку.
Телефон продолжал звонить.
— Если вы озаботитесь аппаратом, то я, как велено, возложу на стол бумагу, — сказал Тони, — ибо не дано человеку делать то и другое зараз. — Он выдвинул ящик и извлек оттуда лист бумаги.
— Ах, это опять ты, — сказал в телефон Гай. — Слушай, сыночек, мне сейчас, ей-богу, не до тебя. Ко мне пришел друг-поэт, и мы как раз собрались выпить.
Ясный мальчишеский голос спросил:
— А это кто у вас, мистер Перси Мэннеринг?
— Само собой, — сказал Гай.
— У меня к нему несколько слов.
— Это вас, — сказал Гай, протягивая трубку Перси.
— Меня? Что за вздор, как это меня?
— Вас, вас, — сказал Гай, — тут один школьничек вами интересуется.
— Алло, кто говорит? — недоверчиво прогудел в трубку Перси.
— Помните, что вас ждет смерть, — сказал мужской, вовсе не мальчишеский голос.
— Мэннеринг у телефона. Перси Мэннеринг.
— Ему и сказано, — отрубил голос, и раздались гудки.
Перси растерянно оглядел комнату.
— Да это тот самый, про которого все говорят, — сказал он.
— Тони, где выпивка? — потребовал Гай.
— Он, он самый, — прорычал Перси, и глаза его жадно зажглись.
— В общем, славный паренек. Ему, видать, экзамены не по силам. Словят, ох, словят его легавые.
— Никакой он не паренек, — сказал Перси, подняв стакан и осушив его, — сильный, звучный голос, полный достоинства, как у Уильяма Батлера Йейтса.
— Не забывайте подливать мистеру Мэннерингу, Тони, — сказал Гай. — Мистер Мэннеринг останется пообедать с нами.
Перси принял стакан, отложил клюку и откинулся в кресле.
— Вот это переживание! — сказал он.
— Намеки бессмертия, — заметил Гай.
Перси взглянул на Гая и показал на телефон.
— Это ваши проделки? — спросил он.
— Нет, не мои, — воспротивился Гай.
— Да, пожалуй, не ваши! — Старик осушил стакан, посмотрел на часы и поднялся. — Опоздаю на поезд, — сказал он.
— Оставайтесь ночевать? — сказал Гай. — В чем дело.
Перси неуверенным шагом прошелся по комнате. Он взял журнал и сказал:
— Ну вот что…
— Так вон лежит лист бумаги на столе — пишите редактору опровержение, — сказал Гай.
— Да, — согласился старик. — Завтра безотлагательно.
— Есть одна строфа в «Чайльд Гарольде», — сказал Гай. — Очень бы мне ее хотелось с вами обсудить. Как она там…
— Никто, — объявил Перси? — ни один человек за последние полстолетия «Чайльд Гарольда» не понял. Начинать-то надо с последних двух строф, эх вы. В этом же вся ТАЙНА поэмы. А эпизоды…
Тони просунул голову в дверь.
— Не был ли я призван?
— Нет, призван не был, но раз уж на то пошло, так вот мистер Мэннеринг остается у нас ночевать.
Перси остался на ночь и наутро написал протестующее письмо редактору. Потом он остался на три недели и написал за это время шекспировский сонет под названием «Memento mori», первый вариант которого заканчивался таким двустишием:
