Черную Мадонну пожертвовал церкви один новообращенный. Он вырезал ее из мореного дуба.
— Ствол нашли в болоте, пролежал в трясине не одну сотню лет. Тут же по телефону вызвали скульптора. Он поехал в Ирландию и вырезал статую прямо на месте. Вся хитрость в том, чтобы не дать дереву высохнуть.
— Что-то она смахивает на современное искусство.
— Никакая она не современная, сделана по старинке. Поглядели бы вы на современное искусство, так сразу бы поняли, что она по старинке сработана.
— Смахивает на совре…
— Нет, по старинке.А то бы ее не позволили в церкви ставить.
— Она не такая красивая, как Непорочное Зачатие, что в Лурде. Вот та берет за сердце.
Но в конце концов все привыкли к Черной Мадонне, ее квадратным рукам и прямым линиям одежд. Раздавались голоса, что ее надо бы обрядить пороскошней или на худой конец пустить кружево по облачению.
— Вы не находите, святой отец, что у нее какой-то унылый вид?
— Нет, — отвечал священник, — я нахожу, что вид у нее превосходный. Нарядив ее, мы только исказим линии скульптуры.
Поглядеть на Черную Мадонну приезжали из самого Лондона, причем не католики, а, по словам настоятеля, скорее всего, неверующие — заблудшие души, хотя и наделенные талантами. Они приезжали, словно в музей, полюбоваться на те самые линии, которых не следовало искажать нарядами.
Новые город Уитни-Клей поглотил стоявшую на его месте деревеньку. От нее остались пара домиков со сдвоенными чердачными окнами, таверна под вывеской «Тигр», методистская часовня и три лавчонки. До лавчонок уже добирался муниципалитет, методисты пытались отстоять свою часовню, и лишь один дом со сдвоенными чердачными окнами да таверна были взяты под охрану государством, с чем волей-неволей пришлось смириться городскому совету по планированию.
Город был разбит на геометрически правильные квадраты, секторы (там, где проходила окружная дорога) и равнобедренные треугольники. Узор нарушался всего в одном месте, где в черту города вклинивались останки деревеньки, походившие с высоты птичьего полета на игривую завитушку.
Мэндерс-роуд образовывала сторону параллелограмма из обсаженных деревьями улиц. Она была названа в честь одного из отцов концерна по переработке фруктов («Фиги Мэндерса в сиропе») и состояла из квартала магазинчиков и длинного многоэтажного жилого дома, известного как Криппс-Хаус, по имени покойного сэра Стаффорда Криппса, который заложил первый камень в его фундамент. На шестом этаже этого дома, в квартире № 22, проживали Реймонд и Лу Паркеры. Реймонд Паркер работал на автозаводе начальником цеха и входил в правление. Они были женаты уже пятнадцать лет, и Лу перевалило за тридцать семь, когда пошли слухи о чудесах Черной Мадонны.
Из двадцати пяти супружеских пар, живших в Криппс-Хаусе, пять исповедовали католичество. У всех, кроме Лу и Реймонда, были дети. Шестую семью муниципалитет незадолго до того переселил в отдельный шестикомнатный дом, потому что у них было семь душ детей, не говоря о дедушке.
Считалось, что Паркерам повезло: бездетные, они умудрились заполучить трехкомнатную квартиру. Предпочтение отдавалось семьям с детьми, но Паркеры вот уже много лет стояли на очереди. Поговаривали также, что у Реймонда «рука» в муниципалитете, где директор завода занимал пост советника.
Паркеры относились к тем немногочисленным жильцам Криппс-Хауса, у кого имелись собственные автомобили. Телевизора в отличие от большинства соседей они не держали; будучи бездетны, они могли позволить себе культивировать вкус к изящному, так что в своих привычках и развлечениях отличались — в первых меньше, а во вторых больше — от обитателей соседних квартир. На новый фильм они шли только в том случае, если картину хвалили в «Обсервере» [77]; смотреть телевизор полагали ниже своего достоинства; были крепки в вере, голосовали за лейбористов и считали, что двадцатый век лучше всех предыдущих; принимали доктрину первородного греха и частенько награждали эпитетом «викторианский» все, что было им не по вкусу, — и людей, и взгляды. Когда, например, один советник муниципалитета подал в отставку, Реймонд заметил: «У него не было выбора. Он викторианец, к тому же слишком молод для должности». А Лу считала слишком уж «викторианскими» романы Джейн Остен [78]. «Викторианцем» становился каждый, кто выступал против отмены смертной казни. Реймонд регулярно читал «Ридерз дайджест», журнал «Автомобильное дело» и «Вестник католицизма». Лу читала «Куин», «Женский журнал» и «Лайф» [79]. Они выписывали «Ньюс кроникл» [80]. Каждый прочитывал по две книжки в неделю. Реймонд отдавал предпочтение книгам о путешествиях, Лу любила романы.
Первые пять лет совместной жизни их тревожило, что у них нет детей. Оба прошли медицинское обследование, после которого Лу прописали курс вливаний. Вливания не помогли. Это тем больше их разочаровало, что сами они появились на свет в многодетных католических семьях. Состоявшие в браке сестры и братья Лу и Реймонда все имели не меньше трех ребятишек, а у вдовой сестры Лу их было целых восемь; Паркеры посылали ей по фунту в неделю.
Их квартирка в Криппс-Хаусе состояла из трех комнат и кухни. Соседи копили на собственные дома — обосновавшись на казенной площади, они рассматривали ее лишь как очередное звено многоступенчатой ракеты, призванной доставить их к заветной цели. Лу с Реймондом не разделяли этих честолюбивых помыслов. Их казенная обитель им не просто нравилась — они были от нее в полном восторге, даже находили в ней нечто аристократическое, самодовольно подумывая, что в этом отношении они выше предрассудков «среднего класса», к которому они как-никак принадлежали.
— Придет время, — предрекала Лу, — когда будет модно жить в казенной квартире.
Друзья у них были самые разные. Тут, правда, Реймонд и Лу, бывало, расходились во мнениях. Реймонд считал, что Экли надо приглашать вместе с Фарреллами. Мистер Экли работал бухгалтером в отделе энергоснабжения. Мистер и миссис Фаррелл служили: он — сортировщиком у Мэндерса («Фиги в сиропе»), она — билетершей в кинотеатре «Одеон».
— В конце концов, — убеждал Реймонд, — и те и другие католики.
— Не спорю, — возражала Лу, — но у них нет общих интересов. Фарреллам просто не понять, о чем говорят Экли. Экли любят порассуждать о политике, Фареллы предпочитают анекдоты. Пойми, это не снобизм, а здравый смысл.
— Хорошо, хорошо, делай как знаешь.
Ибо никто не мог заподозрить Лу в снобизме, а ее здравый смысл был известен всем.
Широкий круг знакомых объяснялся активным участием Паркеров в приходских делах. Оба они входили в различные церковные братства и гильдии. Реймонд помогал во время службы и устраивал еженедельные футбольные лотереи, выручка от которых шла в фонд украшения храма. Лу чувствовала себя не у дел, когда Союз матерей собирался на свои специальные мессы: то была единственная организация, куда Лу никоим образом не могла вступить. Но до замужества она работала медсестрой, а потому состояла в гильдии Сестер милосердия.
Таким образом, их приятели-католики в большинстве своем были людьми разных профессий. Те же, с кем Реймонд был связан по службе, занимали разное общественное положение — и Лу разбиралась в этом лучше Реймонда. Обычно он предоставлял ей решать, кого и с кем приглашать.
Автозавод принял на работу человек двенадцать с Ямайки; двое оказались под началом у Реймонда. Как-то вечером он пригласил их домой на чашку кофе. То были молодые холостяки, очень вежливые и очень черные. Молчаливого звали Генри Пирсом, а разговорчивого — Оксфордом Сент-Джоном. Лу удивила и порадовала Реймонда, заявив, что их непременно нужно перезнакомить со всеми друзьями, сверху донизу. Реймонд, конечно, знал, что она во всем руководствуется никак не снобизмом, а только здравым смыслом, но как-то побаивался, что она сочтет противным этому самому смыслу знакомить новых черных друзей со старыми белыми.
