Когда родители Микаэлы, как это и планировалось с самого начала, прибыли, чтобы отвезти нас к парикмахеру, а уж оттуда на свадьбу, она остановила меня и стала уговаривать остаться с нею, на том основании, что не годится жениху и невесте приезжать вместе на свадьбу, предложив позднее присоединиться к Эйалю и Хадас. Мне это показалось резонным, особенно если учесть, что большого желания быть вовлеченным в отношения между разведенными родителями Микаэлы, о бурных ссорах между которыми я был уже достаточно наслышан, у меня совершенно не было. Поэтому я остался и стал ждать Эйаля, присоединившись тем временем к его матери, которая налила мне чашку ароматного и горького травяного чая, который становился все более темно-красным в свете летнего иерусалимского дня — цвета, который напомнил мне о времени моего детства и сладостных мечтах в дни долгих каникул. Она была укутана в легкий купальный халат, без прически и следов макияжа. Когда я, как можно тактичнее, осведомился, не хочет ли она пойти и переодеться, она поняла, что я догадался о ее намерениях и со странным выражением лица, в котором смешались мольба и грусть, сказала:

— Оставь меня, Бенци, прошу тебя. Все последние дни я не слишком хорошо себя чувствую. Я боюсь, что начну там задыхаться. Я знаю эту гостиницу, там у них так много ступенек. Разреши мне остаться, Бенци, и не обижайся, ведь ты же знаешь, как я тебя люблю. — Я начал было что-то мямлить о том, как будут огорчены мои родители… но она отмела все это. — Да не будут они скучать без меня. А даже если и будут, — тут она застенчиво улыбнулась, — скажи им, что ты сделал для меня исключение по медицинским показаниям. Это ведь так замечательно, что вы с Эйалем стали докторами. Я помню все, что было с вами, как если бы это происходило вчера. Такие два маленьких замечательных малыша, игравших „в доктора“ и превращавших весь дом в госпиталь, заставляя нас ложиться в постель и лежать там, закрыв глаза, а потом делать вдохи и выдохи, чтобы вы смогли нас прослушать и лечить нас при помощи таблеток и делая нам перевязки. — И тут она засмеялась, и я почувствовал, что в эту минуту она совершенно счастлива.

Да и у меня от возвращения в туманное и такое далекое детство потеплело на душе, и я тоже вспомнил с поразительной отчетливостью двух крошечных малышей, суетящихся возле большой и красивой женщины, чтобы посыпать ее ступни белой пудрой, а потом забинтовать их. Воспоминания эти сидели во мне так глубоко, что мне пришлось закрыть глаза, чтобы вызвать их из прошлого. А потом я открыл их и увидел грузную пожилую женщину, кутающуюся в полы банного халата каким-то механическим движением. Она расценила мое молчание как знак согласия, затем прислушалась, наклонив голову, и сказала радостно:

— Они уже здесь. — И поднявшись, чтобы открыть им дверь, неожиданно сказала: — Твоя Микаэла… она ведь совсем не простая девушка. Ты уверен, что любишь ее?

— Думаю, да. — Я улыбнулся, но на самом деле меня поразил ее вопрос.

— Тогда люби ее, Бенци, и не думай больше ни о чем. — И она отворила двери раньше, чем Эйаль разобрался со своим ключом.

И он, и Хадас были еще влажны после душа. Мы обнялись, а затем они получили возможность рассмотреть меня со всех сторон. Они оба настояли, чтобы я надел галстук хотя бы в честь английских гостей. Сначала я решительно отказался, но в конце концов махнул рукой, и мы все вчетвером отправились в спальню его матери, чтобы я мог выбрать себе подходящий галстук из тех, что остались после его отца.

Несмотря на то, что холл был переполнен, в воздухе витал дух дружелюбия и веселья. Эта свадьба оказалась славным мероприятием и веселой затеей. Прохладительные напитки, которых сам я прежде даже не пробовал, судя во всему, оказались на высоте, поскольку долго еще после свадьбы мои родители с гордостью говорили о комплиментах, которые им довелось выслушать от гостей. Приглашенные со стороны Микаэлы были представлены в небольшом количестве и оказались людьми воспитанными и приятными, а потому без затруднений растворились среди гостей, приглашенных моей семьей. Равным образом наши британские родственники были не только в высшей степени сдержанными, но и обнаружили незаурядное дружелюбие и чувство юмора, чему немало способствовал их тяжелый шотландский акцент, внесший в общение гостей забавный элемент.

Доктор Накаш, который прибыл довольно рано вместе с женой, оказавшейся, как и он, очень тоненькой женщиной с такой же, как и у него, темной кожей, может, разве чуть менее грубой, быстро употребила хорошие свои восточные манеры и беглый английский для того, чтобы тут же обрести новых друзей среди гостей, прибывших из-за границы, и вскоре уже сама представляла Лазара и его жену своим новым знакомым. Что касается меня, то я хотя и рад был видеть Лазаров, тем не менее вынужден был игнорировать их присутствие до конца церемонии, которая откладывалась из-за опоздания Микаэлы; и тем не менее, из-за потока непрерывно прибывавших гостей, напиравших друг на друга, чтобы поздравить меня, внезапно я обнаружил, что стою перед Лазаром. С тех пор, как его жена оказалась со мной в постели, я не встречался с ним лицом к лицу и теперь, несмотря на родных и друзей, окружавших и защищавших меня со всех сторон, я задрожал, когда почувствовал, как его руки обвивают мою шею. Наше путешествие по Индии, и особенно то, как мы спали вместе в купе поезда на пути в Варанаси, давали ему в собственных его глазах право на проявление интимности, включая такие вот, безо всякого предупреждения, объятия. „Спасибо, что пришли, спасибо, что пришли“, — не переставая бормотал я, не поднимая головы, чтобы не встретиться взглядом с этой женщиной, в чьих глазах, когда это все же произошло, я не обнаружил ни смущения, ни стыда. Лазар вручил мне подарок и немедленно объяснил, что нужно сделать, чтобы обменять его. Пока я рассыпался в благодарности, стараясь угадать, что внутри этого большого и мягкого свертка, сестра моей матери, прибывшая из Глазго, на которую возложили ответственность за сохранность свадебных подарков, поспешила ко мне, чтобы освободить мне руки. Преодолевая смущение, я представил ее Лазарам, и она, проявлявшая самый живой интерес к мельчайшим деталям моей жизни, не только сразу же поняла, кто это перед ней, но и с неподдельным энтузиазмом воскликнула:

— А! Так это вы! Нам всем так хотелось вас увидеть! Ведь эта свадьба, не так ли, целиком дело ваших рук!

— Дело наших рук? — повторил за ней Лазар в полном недоумении, наклонив голову в тщетной попытке уловить скрытый смысл, ускользавший, похоже, от него из-за явного шотландского акцента.

Но моя тетушка была не из тех, кто останавливается на полдороге. Она с подчеркнутым пылом обняла меня и продолжила:

— Ну, как же, как же! Ведь это у вас дома он встретил Микаэлу, не так ли? И это закончилось тем, что он потерял свое место в больнице, из-за того, что ему пришлось затем ехать в эту Индию…

Смущенный до чрезвычайности, я попытался поправить ее, но Лазар дотронулся до меня, чтобы успокоить, и попросил ее повторить то, что она сказала, хотя я и видел, что прозвучавшее обидело его, выставив меня самого в дурацком свете.

— Он вовсе не потерял свое место в больнице, — сказал он на своем незамысловатом английском, сопроводив свои слова уверенной улыбкой директора, чья сила зиждилась на точном знании вещей, недоступных другим, включая и его жену, которая повернулась к нему с вопросительным выражением на лице.

— Что вы имеете в виду? — спросил я его по-английски, не желая обижать свою тетку.

— Пусть сначала закончится свадьба, — продолжил Лазар, по-английски, кивая в сторону серьезного молоденького рабби, который в эту минуту входил в холл, — а потом ты получишь еще подарок. — И, повернувшись к моей тетке, смотревшей на него восторженно раскрыв рот, закончил: — Не волнуйтесь… мы о нем позаботимся…

Несмотря на прибытие рабби, церемония была отложена еще немного, потому что родители Микаэлы потеряли друг друга в паутине иерусалимских улиц. Но на этом все ее неприятности закончились. Работа парикмахера имела ошеломляющий успех. От новой прически лицо Микаэлы словно увеличилось, волосы потемнели и курчавились еще больше. Смотрелась она поистине великолепно, и те ее друзья и родные, которые до того были как-то растворены в общей массе гостей, поспешили обнять и расцеловать ее. Тем временем степенный, хотя и молодой рабби, присланный раввинатом, уже стоял под хупой, воздвигнутой гостиничными официантами. На мой вкус — и с этим был согласен мой отец, — он был слишком суров и не принимал в расчет настроение аудитории. Державшуюся с большим достоинством Микаэлу он заставил, как и полагалось, на виду у собравшихся семь раз обойти вокруг меня. Его проповедь о значении и важности брачной церемонии была довольно путанной и полна ссылок на кабалистические предания, о которых кроме него, похоже, никто не слыхивал. Хуже всего было то, что во всем этом не было ни капли юмора, он ни разу не пошутил, как это принято в подобных случаях, и в какие-то мгновения это выглядело так, словно в самом факте нашего брака он усматривал какую-то опасность, от которой и хотел нас предостеречь. Но оказалось, что этот фанатичный иерусалимский рабби, вызывавший у большинства гостей раздражение своим сухим, суровым стилем, очень понравился Микаэле. И сама церемония не показалась ей слишком длинной, а то, что ей пришлось семь раз обойти вокруг меня, не вызывало у нее никакого чувства унижения, более того, она была в восторге от подобной экзотики. С того дня, когда ей пришлось уехать из Индии, она жаждала вновь соприкоснуться с миром обрядов и ритуалов, погружавших ее в мистический мир, к которому она относила и нашу свадьбу, мысленно соотнося ее с тем, что довелось ей наблюдать на улицах Индии. Тем не менее свою беременность она не рассматривала как одно из таинств нашего брака и упоминала о ней, используя вполне рациональные и логически обоснованные выражения. Спустя всего двадцать четыре часа после свадьбы она сказала мне о своей беременности — полуголые, при последних предзакатных лучах, мы погружались в тяжелые воды Мертвого моря.