Я записал домашний номер телефона Накаша, а он записал мой.

— Но это телефон временный, — предупредил я его. — Скоро я перебираюсь на другую квартиру.

Этим же вечером я известил свою домовладелицу — в соответствии с давней договоренностью между нами, — что я намерен съехать в конце месяца. Она выразила свои сожаления. Я знал, что был для нее желанным арендатором; тот факт, что я являлся врачом, придавал ей значительности, пусть даже она ни разу не обратилась ко мне с какими-либо личными проблемами — разве что интересовалась вопросами глобального свойства.

— Могу ли я спросить, почему вы решили нас покинуть? — не могла она удержаться от вопроса.

— Мне нужны перемены, — ответил я так вежливо, как только мог, и тут же пожалел о своем ответе, увидев, как по ее острому лицу прошла гримаса боли.

— Перемены? Но какие? — Она хотела чего-то большего, чем эта отговорка, и в голосе ее я неожиданно различил злость. — Какие перемены? — продолжала настаивать она.

— Просто перемены. — Слово было выбрано мною явно неудачно, но я упрямо повторял его. — Перемены. — И, опустив голову, я повернулся и пошел прочь, положив тем конец любой дальнейшей дискуссии.

Этим же вечером я дозвонился до родителей и рассказал им о предложении Накаша. И не мог удержаться, чтобы не сказать им о своих планах аренды новой квартиры, принадлежащей матери жены Лазара. Они тут же всполошились. Мысль о превращении Лазаров в моих квартировладельцев показалась им крайне неудачной.

— Зачем усложнять свои взаимоотношения с Лазаром именно сейчас, после того, как они только наладились после путешествия по Индии? — сердито спросила мать.

— Но ведь в качестве арендатора я не менее надежен, — спорил я. — А кроме того договор буду подписывать я не с ним, а с его женой.

— Тем хуже, — с непонятным мне раздражением заявила мать и принялась, как могла, отговаривать меня от этой идеи. — Если ты сломаешь в квартире хоть что-нибудь или потребуешь денег на ремонт, она пожалуется на тебя, и это отразится на твоем положении в больнице. И поверь мне, — добавила она с неожиданной злобой, — она себе на уме и своего не упустит. В любом случае никогда не следует смешивать деловые отношения и дружбу.

Мой отец тоже прочел мне лекцию.

— Я не могу понять, — начал он своим тихим голосом, самым верным признаком его глубочайшего волнения, — собираешься ли ты сохранить тот уровень доверия, которого достиг между вами после Индии?.

Я почувствовал, что начинаю сердиться.

— Что вас так беспокоит? — Я ведь не собираюсь жить у них даром. Я буду им платить, и больше, к слову сказать, чем я плачу сейчас.

— Будешь платить больше? — в изумлении переспросил меня отец. — И сколько же?

Когда они услышали, что о точной цене мы еще не договаривались, их неодобрение стало еще сильнее. И тогда из меня вырвался протестующий вопль.

— Мои дорогие мама, папа! Мне двадцать девять лет! Пожалуйста, будьте добры, позвольте мне поступить так, как я считаю нужным! — Это утихомирило их.

Если быть честным, я немного переигрывал. На самом деле они всегда доверяли мне, и сегодняшнее раздражение моими словами было вызвано лишь тем, что я смутил их попыткой скрыть от них мои истинные мотивы. И мне тут же стало стыдно и очень их жаль. Лихорадочно стал я соображать, каким образом успокоить их, не погрязая еще больше во лжи.

— Мне нужны перемены, — вежливо сказал я. — Я увидел эту квартиру совершенно случайно, и она мне понравилась. Это близко у моря, это чистая тихая улица. Я уверен, что никаких проблем ни с Лазаром, ни с его женой не возникнет. Вы ведь меня знаете.

Они слушали внимательно, стараясь понять мое необъяснимое решение, вооружившись своей любовью и доверием ко мне.

— В том, что тебе необходимы перемены, — сказала напоследок мать, — ничего плохого нет. Это совершенно ясно. Смотри только, чтобы эти перемены закончились лишь этой выгодной сделкой и не превратились во что-нибудь иное.

Когда по прошествии недели никаких сигналов от жены Лазара не поступило, я, стараясь подавить тревогу, подумал вдруг, что, может быть, несколько поспешно объявил об изменениях в моей жизни. Забыла ли она обо мне, или, наоборот, решила избежать? Я знал, что ее мать уже перебралась в дом для престарелых. И я сам позвонил ей туда, первым делом спросив, помогли ли ей новые медикаментозные назначения, которые я ей предписал. Она была очень обрадована моим звонком, и, как она сказала, «счастлива поговорить со мной». Хронические запоры и на самом деле стали терзать ее реже — не столько, быть может, из-за изменения в приеме лекарств, сколько благодаря тишине и покою, окружавшим ее в новом жилище, о котором она говорила с восхищением, приглашая меня нанести ей визит.

— А знаете ли вы, — спросил я ее в конце нашего разговора, — что я буду теперь жить в вашей квартире, которую решил арендовать?

К моему изумлению выяснилось, что она ничего об этом не знала. Ее дочь не сказала ей об этом абсолютно ничего. А потому, сказал я себе, позвонив старой леди, я поступил совершенно правильно. Ибо ситуация выглядела однозначно: если Дори изменила свое решение и нашла других арендаторов — что ж, о'кей, да будет так, и пусть она собственноручно погубит мою любовь. Тем более что моя нынешняя хозяйка квартиры нашла супружескую пару и, не предупреждая меня, уже показала им мое жилище, которое они тут же сняли, — остановив меня на лестнице, она холодно потребовала, чтобы до конца месяца я очистил помещение.

Дурацкая ситуация! Оказаться на улице из-за нелепого и, более того, абстрактного, увлечения, не имевшего никаких перспектив? В конце концов, собрав все свое мужество, я сам позвонил Дори, чтобы понять, что происходит и на что я могу рассчитывать. Секретарша соединила меня, не спрашивая, кто я такой. Дори взяла трубку и, не выпуская ее из рук, продолжала оживленный разговор с кем-то, к кому я вдруг почувствовал жгучую ревность. Ее низкий голос звучал энергично, он был полон уверенности и значения. Когда я назвал себя, то почувствовал, что она смутилась. «Хорошо, — сказал я сам себе. — Что-то мое имя для нее да значит».

— Тут возникло очередное недопонимание, — начал я шутливым тоном, — и в результате мне придется оказаться на улице со всем своим имуществом уже на следующей неделе.

Мне показалось, что она испытала облегчение. Теперь она, не колеблясь, должна была признать, что мое желание арендовать квартиру — это не трюк, с помощью которого я хочу ее охмурить. Ситуация, в которой я оказался и которую я описал, избегая громких слов, подвигнула ее не только принять меня в качестве квартиросъемщика, но и извиниться за то, что она не сделала этого раньше.

— Квартира еще не готова, там еще куча работы. И неизвестно, что со всем этим делать.

— Да ладно, — успокоил я ее. — Оставьте все как есть. Мне ведь немного и надо! — Поболтав с ней немного ни о чем, мы договорились, что встретимся на квартире во второй половине дня во вторник, когда ее офис не работает, что даст ей возможность оглядеться и понять, что именно надо убрать, а что можно оставить, и, разумеется, закончить переговоры о сдаче в аренду. Когда я положил трубку, думал я только об одном: она приведет с собой Лазара или будет одна?

В квартире она ждала меня одна. Стоя у входной двери, я слышал мягкие звуки классической музыки, смешанные с приятным журчанием воды. Я легко дважды постучал, не желая пользоваться звонком, который, как я запомнил после первого посещения, издавал непереносимый вой. Она открыла дверь с мрачным выражением лица, была она на высоких каблуках, в ярко-красном переднике, завязанным вокруг талии. Руки у нее были в масле.

— Вы усложняете мою жизнь, — пожаловалась она, слегка покраснев. — Вы только взгляните, что пришлось здесь для вас переделать.

Ее неприязненный, едва ли не агрессивный тон удивил меня, к этому я не был готов. Как и к отсутствию в ее глазах даже намека на улыбку — взгляд ее за стеклами очков был тверд и непривычно серьезен.