«Может быть, вам следует освободить их — и пусть летят, куда вздумается?» — предлагаем мы из дружеского сострадания. «Освободить?» — в изумлении отвечает он с разочарованием, и даже с досадой, и еще тверже держит цепь в своей руке. «Как я могу это сделать? Ведь они женаты». «Женаты?» В ночной тиши мы не можем удержаться от смеха и вынуждены даже податься вперед, чтобы лучше разглядеть странную пару, стоящую в счастливом безразличии, касаясь друг друга хвостами. Мы снова давимся смехом. Но мы опоздали и уже не можем получить ответ на свой вопрос, который наш необдуманный хохот заставил звучать легкомысленно, ибо в эту минуту эта пара степенно потащилась дальше, теряя золото перьев и согбенно, неслышной походкой продолжила свой путь, оставляя в неизвестности тайну их женитьбы, ее скрытые цели, их связи, их безмолвную верность ее достижения и ее крах. Сейчас эта тайна шествует впереди, ее лицо неумолимо, ее глаза печальны, груз ответственности пригибает ее, ничего не объясняя до конца и всегда находя этому оправдание, а цепь, намотанная на его ладонь, трепещет и звенит, как маленький колокольчик.

Когда я добрался до палаты, Хишин как раз совершал обход. Сначала, увидев меня, он решил уклониться от встречи и проскользнул к себе в кабинет, но затем передумал, вышел, остановился прямо передо мной и тепло обнял меня за плечи.

— Я все о вас знаю, — сказал он громким шепотом. — Большой успех… Я горжусь своим выбором. И Эйнат я видел тоже… Я внимательно ее обследовал… и я на вашей стороне на все сто процентов. Не только по диагнозу, но и в вопросе о срочном переливании крови. Я сказал об этом Лазарам… Это была блестящая идея пригласить врача, который по закалке тверже любой стали. И если возникают некоторые незначительные расхождения в мнениях, как например, у меня с моим старым другом Левиным, который относится к переливанию крови, как пустому к ненужному мероприятию, — не обращайте на это внимания. Ибо профессор Левин — человек замечательный, но со странностями и очень гордый, который склонен думать, что это он открыл гепатит. И не огорчайтесь тому, что вы от него услышите, ибо он сказал мне, что хочет с вами поговорить. Советую выслушать его терпеливо, вежливо кивайте головой, но не забывайте, что я на вашей стороне, особенно с психологической точки зрения; если помните, я не раз говорил вам, что психология не менее важна, чем нож в ваших руках. — И он весело помахал воображаемым ножом.

Но мне неинтересно было снова выслушивать рассуждения о его вере в важность психологии. Все, чего я хотел, это немедленного и ясного ответа — готов ли он поддержать произведенное мною переливание крови, поскольку сам я со странным чувством думал о тонкой прозрачной трубке, бесшумно перекачивавшей кровь между двумя кроватями в Варанаси, в то время как внизу, под окнами, людские толпы устремлялись к Гангу.

— Но чем недоволен профессор Левин? — в отчаянии спросил я и, не дожидаясь его ответа, быстро и сердито назвал ему результаты тестов, которые помнил наизусть. Две трансаминазы, одна из которых поднялась с сорока до ста восьмидесяти, а другая до ста пятидесяти восьми, уровень билирубина достиг тридцати, что заставляет предполагать повреждение системы коагуляции.

— Так в чем моя ошибка? — требовал я ответа. — В чем?

Но Хишин только замахал руками.

— Пожалуйста, дружище, не надо обвинять меня. Меня уже обвинили в том, что я ваш абсолютный поклонник. — И он подмигнул сначала мне, а затем медсестре, стоявшей рядом, и соединил ладони вместе, прижав их к сердцу в несвойственном ему прежде индийском приветственном жесте, который поразил меня своим изяществом. — Умоляю, не вешайте этот груз на меня — я никогда по-настоящему не понимал, что там происходит с нашей печенью. И именно для этого мы и пригласили профессора Левина. Похоже, что он — единственный, кто разбирается в этом вопросе. Я же могу от печени только отрезать кусок. — И он снова захохотал и крепко меня обнял. — Нет, нет, доктор Рубин, не тратьте свою энергию, потому что я в самом деле большой ваш поклонник, иначе я не послал бы вас в Индию… и я рад, что и другие думают о вас так же, как я.

Я мгновенно понял, кого он имеет в виду, и ощущение счастья было столь неожиданным и ошеломляющим, что кровь бросилась мне в лицо. Я опустил глаза и ничего не сказал. Зато разговорчивость напала на Хишина, и с той же скоростью, с которой он во время операций накладывал точные, элегантные швы, он обнял меня за плечи, отослал дежурную сестру и подтолкнул ко входу в свой офис. Закрыв дверь, он усадил меня в кресло и сказал:

— Вы что думаете, я не знаю, что именно грызет вас все это время? Но что могу я сделать? В моем отделении есть только одно вакантное место, и я должен был выбирать между вами двумя. Согласитесь, это трудный выбор, ибо каждый из вас имеет массу достоинств и совсем немного недостатков. Лазар и его жена тоже очень интересовались, продолжите ли вы свою работу в нашем отделении.

— Лазар и его жена? — пробормотал я. Но сама мысль о том, что она проявила интерес к моему будущему в больнице доставила мне жгучее наслаждение. — Почему вы вообще заговорили с ними обо мне? — спросил я тоном оскорбленной невинности.

— Я? Они сами начали этот разговор, — оправдывающимся тоном возразил Хишин. — Оба они хотели знать, каковы были ваши шансы на то, чтобы остаться в отделении, и я видел, как их задело, что я выбрал не вас. А потому я вынужден был сказать Лазару, что уж он-то не может жаловаться, поскольку именно в его распоряжении все свободные вакансии в больнице. Дайте мне еще одну ставку, сказал я ему, и я возьму вашего протеже еще на год, даже если… — и он поднял указательный палец, — даже если это не его настоящее место. Из него получится прекрасный врач, но истинное его призвание — в его душе, а не в руках. Не потому, что у него плохие руки, а потому, что он слишком много думает, прежде чем сделать надрез или наложить шов. А тем временем секунды летят, и это не только очень важно, но и очень опасно. Так что зачем ему иметь дело со скальпелем, когда его ощущения, его глубокое понимание проблемы, его блестящие идеи так нужны — в любом месте? Поэтому мы оба решили поговорить о вас с профессором Левиным, ибо у него есть место сменного врача в его отделении сроком на шесть месяцев. Соглашайтесь пока на это, поработайте у Левина. Поучиться всегда есть чему при желании. Если для вас на самом деле важно вернуться к операционном столу. Но прежде, ради всего святого, подведите черту под этим своим переливанием крови, которое вы провели в Индии. Идите к Левину и объяснитесь с ним. Расскажите ему, почему вы сочли это необходимым. Сделайте это так, чтобы он больше не волновался из-за подобных пустяков, поскольку со здоровьем у него самого не слишком.

И на этом закончилось окончательное выяснение моего проблематичного будущего в отделении хирургии. До конца моего испытательного срока оставалось всего две недели, и я должен был выжать из них все, что можно, не пропуская даже простейшей операции. Иногда я оставался в больнице на ночь после своей дневной смены, чтобы не упустить возможности принять участие в срочной операции и лишний раз заглянуть в глубь человеческого тела перед моим вынужденным исчезновением из отделения хирургии. И сейчас, накануне этого события, все как один были ко мне предельно внимательны и всячески подчеркивали свое расположение. Время от времени мне давали самому закончить наложение второстепенных швов, и я делал это хорошо — по крайней мере, с моей точки зрения. Опытные врачи в отделении, знавшие, что скоро я ухожу, удовлетворенно кивали головой и даже сам Хишин сказал: «Очень, очень хорошо. Отличный шов… ужасно жаль, что вы покидаете нас», — и подмигнул мне. Но по-настоящему мы с ним так и не поговорили. Однажды, когда мы стояли и ждали в операционной результатов лабораторных исследований, он попросил меня рассказать ему об Индии. Но я отвечал с преднамеренной и подчеркнутой вежливой сухостью, что вызвало со стороны профессора ехидную реплику, адресованную хирургической сестре, возившейся с инструментами: