— Знаете ли вы, кто это должен быть? — спросил я мисс Кольби, ставившую электрический чайник.
— Нет, — и она пожала плечами. — Не имею ни малейшего представления. Я даже не знаю, решили ли они этот вопрос вообще. Но мой нюх подсказывает мне — он где-то рядом.
Внезапно я ощутил приступ зависти, как если бы человек, который займет место Лазара в управлении больницей, заменит не только его, но и меня, поскольку я не только хотел, но и мог бы решить все те вопросы, что сейчас были скрыты в этих папках, одну из которых я даже взял в руки и стал листать при явном недовольстве мисс Кольби, которая, впрочем, промолчала.
— А чем административный директор на самом деле занимается все свое время? — спросил я, увидев, что файл, который я держал в руках был персональной анкетой с фотографией молодой женщины, прикрепленной к листу. — Проблемами персонала?
— Не только, — ответила она. — Но им Лазар уделял основное внимание. Ему это очень нравилось. Да, соглашусь — он испытывал удовлетворение, незаметно контролируя жизнь людей.
Я взял чашку кофе, которую она предложила мне, и с глубоким вздохом опустился на диван, преодолевая смертельную усталость после того, как шесть часов отстоял на ногах во время операции в дополнение к бессонной ночи, которую я провел у Лазаров.
Но секретарша была настолько предана семье Лазаров, что вовсе не была поражена, услышав, что я провел там всю ночь. Единственное, чего она была не в состоянии понять, это почему я не удосужился поспать.
— Это уже слишком, — упрекнула она меня в качестве человека, который сам уже приобрел опыт ночных бдений, призванных скрасить одиночество миссис Лазар. — Для нее вполне достаточно знать, что в квартире есть еще кто-то кроме нее, и вы вполне могли устроиться на диване в гостиной.
Она уселась в кресло рядом со мной, скрестив невероятно тонкие ноги, и говорила со мною так, словно я известил ее о своем желании провести там не только эту, ближайшую ночь, но и все остальные. Волна удовольствия переполнила меня вместе с желанием признаться в том, что случилось на самом деле. Почему Микаэла имела право воспринимать все произошедшее в ее индийской версии, а я должен хранить молчание? И женщина, сидевшая рядом со мной была в эту минуту не просто секретарша, а закадычный друг Лазаров. В глубине души она не могла не понимать, кто на самом деле сидит рядом с нею, ибо, когда она увидела, как я зеваю, вжавшись в диван, она внезапно предложила мне снять обувь и хоть ненадолго прикорнуть на диване, перед следующей операцией, пусть даже всего на полчаса.
— Иногда мне приходилось устраивать дела так, чтобы Лазар мог передохнуть между двумя мероприятиями без того, чтобы кто-то это заметил. Вы тоже заслужили отдых, разве не так? — тепло сказала она.
И пока я колебался, принять или нет это заманчивое предложение, она задернула шторы, погрузив комнату в полумрак и отключила батарею телефонов, после чего покинула комнату, произнеся:
— Даже пятнадцати минут будет достаточно, чтобы возместить бессонницу прошлой ночи. — Перед тем как закрыть за собою дверь, она успела еще достать из нижнего ящика тонкое одеяло и накрыть меня. Уже в дверях она обернулась. — Я попробую разобраться, что происходит и куда подевалась наша миссис Лазар.
Бесспорно, отметил я про себя с мрачным удовлетворением, что внезапная смерть Лазара что-то перевернула в голове этой всегда сдержанной и утонченной женщины, если она могла внезапно предложить мне расположиться на его диване. Мысль о том, чтобы попытаться уснуть, выглядела совершенно невозможной, заманчивой и опьяняющей, но ведь то же можно было бы сказать о прошедшей ночи. Закрыв глаза, я, как улитка в раковину, углубился в свои мысли, закутавшись в одеяло Лазара, которое было слишком тонким, чтобы под ним можно было согреться, но можно было вполне реально, а не символически, отгородиться от внешнего мира.
В тишине кабинета я внезапно осознал, что за окном стучит дождь, и это постепенно стало угнетать меня, как если бы дождь тоже присоединился к общей враждебности — той, что нашла выражение в отъезде Микаэлы в Индию, едва она узнала о моей любви. Но если в добавление к тому, что я занял место Лазара рядом с женщиной, которая была всего несколькими годами моложе моей матери, я получил бы возможность занять еще и его кресло, которое вырисовывалось позади стола, и возглавить больничную администрацию вместо него, о, тогда, я думаю, враждебность значительно уменьшилась бы. А собственно, почему бы нет? Пусть я был всего лишь молодым врачом, но я ощущал в себе способность к принятию решений и силу в их отстаивании. С моим медицинским образованием, чувствовал я, мне под силу поднять качество подобных решений, таких, что принимались в этом кабинете.
Подстегиваемый желанием поглубже ознакомиться с содержимым папки, которую я чуть ранее бегло пролистал, я поднялся и, в носках, как был, прошагал к столу для того лишь, как оказалось через минуту, чтобы убедиться, что фотография молодой женщины на первом листе ввела меня в заблуждение, поскольку вся папка имела отношение к старшей медсестре хирургического отделения, которая просила Лазара отложить время ее выхода на пенсию; к просьбе прилагалась рекомендация Хишина. Но пока я раздумывал над тем, что я сказал бы, доведись принимать решение мне, секретарша Лазара, о присутствии которой можно было догадаться лишь по шелесту бумаг, доносившихся из соседней комнаты, постучала в дверь и появилась, чтобы сообщить приятные вести: Дори была дома, температура у нее упала и чувствует она себя хорошо. Она ненадолго выходила за покупками и собиралась отправиться в собственный офис на заранее назначенную встречу. Голос у нее был бодрый, а ближе к вечеру ее сын, молодой солдат, должен был прибыть в увольнение на несколько дней, так что все мы можем немного расслабиться.
— А вы не обмолвились, что я был здесь? — спросил я. Но верная своим принципам никогда не выдавать чьего-либо присутствия без их прямого разрешения, она, не раздумывая, ответствовала:
— Конечно, нет. Мы и так доставили вам достаточно хлопот. Теперь с ней ее сын; Хишин тоже обещал появиться. Вы потрудились более чем достаточно.
После всех этих новостей я покинул административный корпус и отправился в корпус хирургический, чтобы ассистировать доктору Урбану, который вскоре должен был заменить Накаша в качестве анестезиолога. Но когда я прибыл на место, то не обнаружил никого, за исключением самого больного — пожилого мужчины, заросшего рыжими волосами, который только что был доставлен из палаты в операционную. Несмотря на успокоительное, полученное им в палате, он был очень возбужден и беспокойно ерзал в кровати в коротком, белом распахнутом халате; голые ноги его непрерывно подергивались от раскатов грома за окном, глаза были широко раскрыты, и в них стоял испуг. Подойдя к нему, я представился и уговорил полежать спокойно. Затем я осторожно помассировал ему шею и плечи, как если бы я успокаивал перепуганное животное.
Его карточка и коричневый конверт с результатами рентгенологического обследования лежали у него в ногах, и хотя это не входило в мои обязанности помощника анестезиолога, я взял все документы и результаты рентгеноскопии и, разложив их по кровати, внимательно просмотрел, один за другим. Затем я задал больному вопросы, касающиеся его самого. Он оказался тихим и спокойным человеком около семидесяти, членом киббуца в Иорданской долине, гордившимся не только тем, что он все еще был в состоянии работать по шесть часов в день на одной из местных фабрик, но и тем в равной степени, что его сын, который привез его в операционную из палаты на верхнем этаже и сейчас ожидал его снаружи, в комнате для посетителей, также был полноправным членом киббуца. Я поговорил с ним немного о его болезни и попросил рассказать мне, как он сейчас себя чувствует и что его больше всего беспокоит. У него было багровое лицо, дыхание было тяжелым и хриплым. Больше всего, признался он мне, его пугает не боль, которую он испытывает постоянно, а страх перед тем, что его могут оставить одного в операционной.
