– Я на-шел у кор-ней, – шептал Шимек, – ты нес в кар-ма-не, – это мне, – а Петр бро-сал в о-гонь. По-том – до-мой.
Сторож был уже с нами, дверь в кабинет была закрыта, и теперь, вспоминая эту сцену, я думаю, что был это самый замечательный сценический шепот, какой я когда-либо слышал. Одно только оставалось неясным – почему на этот раз за водой послали сторожа, а не кого-нибудь из нас? Оставленные без надзора, даже при открытых дверях кабинета, мы могли без труда обо всем договориться, в чем у сидящих в кабинете не могло быть сомнений. Может, они хотели любой ценой завершить следствие? Или это была интрига М-ского? Об М-ском я, во всяком случае, думал все время, пока они долго пили чай, а мы сидели в канцелярии на складных стульях, которые ужасно впивались в зад.
Перед М-ским теперь встала сложная проблема – он наверняка понял, о чем речь. Незаметно игра между нами сменилась игрой между мною и М-ским, и, хотя я так никогда и не рассказал друзьям про мой первый в жизни шантаж, эта игра продолжалась еще долгие годы после окончания школы, и после смерти Петра тоже не закончилась, и даже – как я сейчас думаю, – возможно, продолжается и поныне совсем в другом месте и времени. Когда я закончил школу, М-ский еще преподавал естествознание и оставался заместителем директора по воспитательной части. Позднее, после семидесятого года, когда два государственных мужа подписали договор, который газеты в Германии и Польше назвали историческим, когда много людей выехало навсегда в страну Георга Вильгельма Фридриха Гегеля, я узнал, что М-ский был среди них. Тогда я просто пожал плечами, однако, как оказалось, рановато. Ибо во время моего визита к Эльке, о котором я написал, что это тоже была игра, только вокруг Вайзера, во время этого визита, под самый его конец, М-ский снова неожиданно возник из небытия, словно ничто не могло произойти без него.
Из большой комнаты внизу, где лежала Элька, я поднялся в спальню. Мои руки больше не были крыльями «Ила», а прочие члены ничем не напоминали его серебристый корпус, задирающий красное платье. Рядом с кроватью стоял маленький переносной телевизор. Я включил его и, не вникая в передачу, совершенно пришибленный, натягивал пижаму Хорста. И тут я увидел на экране лицо М-ского, улыбающееся и толстощекое, отвечающее на вопросы репортера.
– Почему вы так поздно решились вернуться на родину? – спрашивал журналист.
– Ох, это не так просто, – отвечало лицо, – в общих чертах я бы объяснил это политическими причинами.
– Чем вы занимались в Польше?
– Научными исследованиями, – говорило лицо, – а по необходимости также преподавал в школе.
– Почему по необходимости?
– Потому что мои исследования, в которых я подчеркивал исключительность флоры и фауны, – хмурилось лицо, – окружающих Гданьск лесов, эти исследования не получали ни отклика, ни признания.
– По приезде вы опубликовали результаты своей научной работы?
– К сожалению, – на лице появились признаки некоторого нетерпения, – рукопись была конфискована у меня на границе.
– Почему?
– Боюсь, также по причинам политическим, – отвечало без запинки лицо.
– А чем вы занимаетесь сейчас?
– Сейчас, – лицо на минуту задумалось, – сейчас я преподаю в садоводческой школе специальные предметы.
– Продолжаете ли вы сейчас научную работу без помех?
– О да! – Лицо улыбнулось как на рекламе кока-колы. – Безо всяких помех!
– И какие же вы исследования проводите, позвольте спросить?
– Я провожу исследования, – лицо состроило важную мину, – исчезающих видов бабочек в Верхней Баварии.
– Будут ли опубликованы результаты ваших исследований?
– Да, – отвечало лицо, – в самом скором времени!
Я уже хотел выключить телевизор и убрать лицо, по крайней мере на эту ночь, когда на экране появилась фигура канцлера, господина Вилли Брандта. Он выступал в бундестаге, полемизируя с тезисами партии «зеленых». «Вы не знаете даже, – сказал я громко, поскольку в комнате никого не было, – вы даже не знаете, господин канцлер, какого они сейчас приобрели союзника!» – и выключил телевизор, боясь, чтобы с экрана не выскочило вдруг лицо – то самое лицо из прошлого с дорисованными Вайзером усами.
Открытие это пришибло меня окончательно, и, как я уже писал, на следующий день я вернулся в Мюнхен к своему дядюшке, у которого был красивый дом, газон и машина, и ничего больше. Я размышлял о том, почему женщина, выглядевшая как домохозяйка, била М-ского по лицу, и даже сегодня картина эта будит во мне смешанные чувства, ибо если М-ский летом ловит исчезающих бабочек в Нижней или Верхней Баварии, то наверняка встречается там с какой-нибудь баварской домохозяйкой и так же, как над Стрижей, стоит над горным ручьем, который заглушает звук оплеух крепкой немки.
Что было дальше? Да, мы поверили Вайзеру, поверили в его сказочку. Если он не хотел быть ни вождем, ни пиратом, то почему бы ему не стать артистом, выступающим в цирке? Мой сон – так я тогда думал – только подтверждал это предположение: Вайзер как никто другой, казалось, рожден был для укрощения диких зверей. Только зачем ему понадобились пиротехнические эффекты и весь этот арсенал, собранный в подвале заброшенного кирпичного завода? Этого я понять не мог, так как одно с другим имело мало общего. Поэтому я верил, но не до конца, доверял, но не вполне и, ни с кем не делясь своими сомнениями, приходил на очередные взрывы в ложбину за стрельбищем. После каждого такого похода ранка в ноге снова начинала ныть, мать ужасно на меня кричала и еще строже следила, чтобы я никуда из дому не выходил. Об отдельных взрывах я не буду рассказывать второй раз. Они былитакими, какими я их описал. Больше ничего я сказать о них не могу, я ничего не утаил и ничего, пожалуй, не упустил. А Вайзер? Помимо проведения взрывов, он по-прежнему учил Шимека и Петра стрелять – или в подвале завода, или в ложбине. Я ужасно скучал дома, зная, что они неплохо развлекаются. Однако выходить боялся – не из-за матери, а из опасения, что излишняя нагрузка на больную ногу не позволит мне отправиться на следующий взрыв, о котором я всегда узнавал накануне от Шимека или Петра.
Прошло довольно много времени, и однажды я увидел на небе первые облака. Их высокие вытянутые в длину перья не предвещали, правда, перемены погоды, но я мог теперь сидеть у окна, подперев подбородок руками, и наблюдать плавные изменения форм на голубом, как аквамарин, своде. Новости Шимек и Петр приносили обычные: в заливе «рыбный суп» стал чуть пожиже и на песке нет больше вонючих груд гниющей дохлятины, но о купании нечего и мечтать. Смельчак, рискнувший сунуть в воду ногу, тут же с отвращением ее выдергивал. По-прежнему много падало чаек, и мусорщики собирали мертвых птиц в большие кучи, издали выглядевшие как снежные сугробы. Их вывозили вместе с рыбой за город и сжигали на общей свалке. Рыбаки из Елиткова обратились к властям с просьбой о компенсации, но никто не обещал им ничего определенного. Зато в Брентове снова объявился Желтокрылый и, как рассказывали люди, продефилировал однажды в нашей ржавой каске вдоль домов, вызвав всеобщее беспокойство. Но его не поймали. Так или иначе, в нашем склепе он уже не спал – верно, нашел себе другое укрытие. А в ложбине по другую сторону насыпи, сразу за кладбищем, появились люди с шестами – они измеряли землю и колючей проволокой разгораживали ее под садово-огородные участки. На огороженные участки приходили уже другие люди и из досок, старой фанеры и толя сколачивали сарайчики и маленькие домики и очень не любили, когда поблизости крутились чужие. Может, потому, что прятали в своих сарайчиках заступы, мотыги и грабли, а может, потому, что просто родились такими – злыми и невежливыми, в чем уверен был Петр.
В Гданьске по Длинному базару пустили исторический трамвай, запряженный двумя лошадьми, и билет на одну поездку стоил целых пятьдесят грошей. Ребята катались на этом трамвае, но без Эльки и Вайзера, которые в тот день куда-то исчезли. Я спрашивал, куда они могли пойти – на аэродром или на кирпичный завод, но, кроме того, что утром у Эльки был при себе тот самый инструмент, под звуки которого танцевал Вайзер, мне ничего не могли сказать. Шимек высказал догадку, что Вайзер готовит какой-то новый номер и, верно, скоро нам его продемонстрирует. Сейчас я знаю, что никакого нового номера Вайзер не готовил, так как никогда не хотел стать цирковым артистом. Но тогда мы в это верили и безмятежно восхищались его арсеналом или, как Петр и Шимек в тот день, ездили по Длинному базару на историческом трамвае за кругленькие пятьдесят грошей в один конец. Кроме того, из колодца Нептуна не брызнуло еще ни капли воды, а пана Коро-тека оштрафовали, потому что на перекрестке, где установили недавно первый в городе светофор, он перешел дорогу, как обычно, по-своему – наискось. Вдобавок обругал милиционеров сопляками, и его чуть не забрали в участок. Еще что-нибудь? Да, на соседней улице, которая называлась улицей Карловича, поставили электрические фонари, а старые газовые пустили на слом. Бар «Лилипут» был закрыт целых три дня после последней драки каменщиков с солдатами, которые без увольнительной по одному выскакивали из близлежащих казарм хлебнуть пива. Новый кинотеатр должен был называться «Факел», и обещали, что там будет широкий экран, – в «Трамвайщике», что возле депо рядом со школой, такого экрана не было.
